– Женя, хватит.

– Да, котенок, хватит, не буду больше. Но с тех пор я боюсь снова увидеть это выражение…

Марина задумчиво гладила его по затылку, и так они лежали долго-долго, ей показалось даже, что она успела задремать, до того хорошо было.

Женька крайне редко заводил разговоры о прошлом, не любил вспоминать то, что было у него до Марины, словно стыдился своей жизни. Ей же было совершенно все равно, что происходило с ним, и разговоры, которые шепотом велись за ее спиной разными людьми, ее не трогали.

А говорили всякое – ну еще бы, самая заметная женщина в городе имела в любовниках бывшего уголовника, отсидевшего половину жизни, покрытого тюремными наколками и заслужившего даже в криминальном мире репутацию отмороженного и беспредельного. Коваль знала, что эти разговоры часто достигают ушей Хохла, и он злится и пытается изо всех сил сделать вид, что это не так, но куда спрячешь нутро, которое прет из-под цивильных костюмов? Марине постоянно приходилось убеждать его в том, что ей безразлично, кто и что говорит о ней и о нем, о их связи и отношениях, но Хохол упрямо считал, что наносит вред ее репутации, что ей стыдно рядом с ним. И вот это последнее сводило Коваль с ума, поскольку было совершеннейшим бредом.

– Ты пойми одно, – убеждала она своего упертого любовника, – я из тех, кому глубоко начхать на общественное мнение, я всегда жила с тем, с кем хотела, и так, как хотела, не обращая внимания на то, что люди говорят. И если я хочу жить с тобой, то можешь быть кем угодно, я все равно буду с тобой, потому что люблю тебя.

Вот это последнее приводило Хохла в трепет, за эти слова он мог с крыши прыгнуть, рвануть один против толпы, только бы услышать их еще раз. Марине было странно иногда видеть его по-детски счастливое лицо. Но она понимала, что он прав в главном – до встречи с ней в его жизни не было ничего хорошего. Да, деньги, да, разные возможности, да и бабы тоже, но такого, как с ней, не было ни с кем, и он отчаянно старался не потерять это, не упустить.

"…Черт, ну кого это несет в такую рань?" – пронеслось в Марининой голове, которую она с трудом оторвала от подушки, недовольно взглянув на часы, показывавшие половину восьмого. Но звонок исходил с тумбочки, там вертелся и блажил мобильник. Марина взяла его и, открыв крышку, взглянула на номер – ничего он ей не сказал о раннем абоненте, который рискнул здоровьем разбудить ее.

– Да, Коваль! – раздраженно проговорила Марина.

– Марина Викторовна? Это Младич, – раздался в трубке низкий, хрипловатый голос с легким акцентом. – Вы уже не спите?

"Идиот! Конечно, нет, раз ты меня слышишь!"

– Я не сплю, доброе утро, Мирослав Йожефович, – ответила она, подавив в себе острое желание послать его в недалекое эротическое путешествие. – Вы что-то хотели?

– Собственно, я приступаю к исполнению своих обязанностей, думал, что вы представите меня команде.

"Ну, блин, а как же! Принц датский! Представить я его должна!"

– Знаете, Мирослав Йожефович, на это существует директор клуба Николай Дмитриевич Коваль, а мое дело – обеспечить финансовую поддержку. Все остальное меня касается мало, – сообщила Марина, нашарив на тумбочке сигареты и закуривая. От щелчка зажигалки проснулся Хохол, молча забрал у нее сигарету и затушил ее в пепельнице, показав кулак. – Если я сочту нужным и возможным, то подъеду на тренировочную базу, но обещать не буду, у меня есть коекакие дела. Всего хорошего, – и она шмякнула телефон на кровать, повалилась на подушку и накрылась с головой тонкой простыней. – Блин, совсем больной – звонить мне полвосьмого! Самоубийца!

– Так все равно пора вставать, тебя же сегодня Барон ждет, – напомнил Женька, целуя ее через простыню. – Давай, котенок, пойдем, побегаем, и все пройдет.

– Ни за что! Даже не проси!

– Давай, давай, лентяйка, поднимайся! – Он забрался рукой под рубашку, погладил по животу. – Вставай, а то унесу в душ и оболью водой.

– Не надо! Ну, не надо, пожалуйста! – отбивалась она от настырного борца за ее здоровье.

Хохол со смехом отстал, прекрасно зная, что никуда Марина не пойдет. Коваль всегда было трудно вставать по утрам, она могла очень поздно лечь, но ранний подъем… это было выше ее сил.

Женька ушел на пробежку, а Марина еще немного понежилась в постели, сняв рубашку и ощущая телом прохладный шелк простыней. Откуда в ней такая любовь к комфорту и роскоши, Коваль до сих пор не могла понять, в ее детстве не было шелковых простыней и широченных кроватей с водяным матрасом, никто не приносил по утрам в постель кофе в тонкой фарфоровой чашечке.

Это вошло в ее жизнь гораздо позже, когда она стала работать в больнице и оказалась в постели с тогдашним заведующим отделением. Марине нужно было как-то зацепиться в городе, остаться в своем отделении, а не ехать работать в деревню, поэтому пришлось поступиться принципами. Обалдевший от неожиданно свалившегося на него счастья Константин Дмитриевич готов был звезду с неба достать, баловал красавицу, как мог, водил в дорогущие рестораны, пытался даже делать подарки, но ей не это было нужно от него, совсем не это. А кроме того, Коваль уже и сама могла многое позволить себе, потому что работала на Мастифа, получая от него вполне приличные деньги, превышавшие официальную зарплату раза в три.

Только тогда Марина узнала наконец, что такое дорогое и красивое белье, которое сидит на теле абсолютно незаметно, что такое хороший, классный парикмахер, который сделает именно такую прическу, как хочешь ты, а не как ему бог на душу положит. Вкус у нее был всегда, но что такое вкус без наличных средств? Потом, выйдя замуж за Малыша, Коваль окунулась в атмосферу роскоши и комфорта, которыми окружал ее и себя муж, знавший толк в хороших вещах, в ювелирных украшениях и в умении обустроить быт таким образом, чтобы все было удобно и красиво. Коваль привыкла жить так и, к счастью, могла себе это позволить и после гибели Егора.