Хохол замолчал, недовольно нахмурив брови, взял сигарету и вышел. Она допила чай, успокоилась и пошла на крыльцо – мириться. Женька курил, облокотившись на перила, смотрел задумчиво на возившихся у будки щенков. Марине вдруг стало очень стыдно (второй раз за сегодня – прогресс!) за свою дурацкую манеру обострять все, обижать родных людей походя, даже не замечая. Бедный Женька из кожи вон лез, стараясь сделать ее жизнь максимально комфортной и спокойной, но она упрямо ломала его усилия, разрушала все, что он создавал. Коваль обняла его сзади за талию, прижалась лицом к накинутой на плечи дубленке и пробормотала:

– Жень… прости меня…

Он вздохнул, но не ответил, даже не повернулся, не взглянул, продолжая курить.

– Посмотри на меня! – потребовала она, убирая руки.

Хохол развернулся, сел на перила и уставился ей в лицо.

– Довольна? Теперь все по-твоему? – щелчком он отправил окурок в стоящую у крыльца урну, сунул руки в рукава дубленки.

Марина подошла вплотную, попыталась просунуть руки под полы дубленки, но Женька уперся и не дал ей этого сделать.

– Ты злишься?

– А сама как думаешь? Если бы я вел себя с тобой так, как это делаешь ты? Что ты устроила бы тогда, а, Коваль?

Она опустила глаза, признавая поражение, однако Хохла не ввел в заблуждение ее покаянный вид, и он продолжал сидеть на перилах, но теперь уже отвернувшись. "Как же противно просить прощения, оказывается! Никогда в жизни не чувствовала себя так паршиво…" – но и повторять свои извинения она тоже не собиралась – достаточно и одного раза, а потому, круто развернувшись на каблуке, ушла в дом, хлопнув дверью.

Егорка уже лежал в кроватке, ждал маму, сосредоточенно пытаясь оторвать пуговицу от штанишек своего медвежонка. Марина села рядом, взяла книжку и стала читать навязшего в зубах "Колобка". Когда же, наконец, болтливую беглую плюшку съела лиса, Коваль с облегчением вздохнула, увидев, что сын спит, подложив под щеку кулачок. Она всегда любила смотреть на него спящего – настоящий ангелочек, такой весь беленький, милый…

Поправив сбившееся одеяло, она пошла к себе, закрыв дверь, чтобы не побеспокоить ребенка звуками работающего телевизора и светом с лестницы. В спальне было очень тепло, даже жарко, у Марины при такой температуре обычно начиналась головная боль, пришлось открыть окно и проветрить.

"Зря я выспалась днем, теперь полночи буду бессонницей маяться".

Просмотр телепередач ее не особо увлекал, все эти сериалы про мексиканских домохозяек или про "бандитов и ментов" – этого и в жизни с лихвой, поэтому Марина предпочитала кассеты со старыми фильмами, у них с Егором собралась неплохая коллекция, причем у каждого были свои любимые картины. Малыш предпочитал интеллектуальное кино, и особенно Акиру Курасаву, хотя по тематике это должно было больше нравиться Марине, но та, к своему стыду, осилила только "Семь самураев". Ну разумеется, "Ночи Кабирии", почти все фильмы Феллини, которого Коваль вообще не понимала. Ей нравилось другое – старые советские комедии, даже многосерийные, и отдельной темой – "Крестный отец" и "Последний дон", а недавно Хохол привез откуда-то еще и "Крестную мать" – ну это вообще! Марина смотрела ее не отрываясь, даже не курила все три с половиной часа – настолько захватила ее история сицилийской семьи. Красивейший фильм, шикарный сюжет… и только Хохол нарушил нирвану, прошептав:

– Котенок, ты лучше… – имея в виду Настасью Кински.

– Не мешай! – проговорила Марина тогда, не отрывая взгляда от экрана. – Она совсем другая…

– Вот я и говорю – ты лучше… – подытожил Женька, уверенный в своей правоте на все сто.

Сейчас Коваль вдруг снова захотела пересмотреть этот фильм. Она нашла кассету и улеглась, накрывшись только простыней. Странное дело – почему-то сегодня кино не захватило ее, как в первый раз, видимо, есть вещи, которые интересны только однажды. Она испытала разочарование, не получив ожидаемых эмоций, выключила телевизор и взялась за книжку Бусона, но и хокку что-то "не пошли", просто неудачный день… И Женька не приходил, демонстрируя характер. Уснуть тоже оказалось проблематичным – Марина бесцельно крутилась на постели, чувствуя, как перекатывается при каждом движении вода в матрасе, и вроде бы это должно успокаивать, усыплять – но нет, скорее наоборот, раздражает и не дает уснуть.

На цыпочках она спустилась вниз, на кухню, решив, что стакан молока с маленькой ложечкой меда поможет уснуть. Щелкнув выключателем, она повернулась и оказалась в Женькиных ручищах.

– Попалась? Ты чего по ночи шатаешься?

– Напугал! – с облегчением выдохнула Марина, отметив про себя, что и он не спит, переживает. – Я молока хочу с медом, уснуть не могу…

Женька усадил ее на барную стойку, мимоходом чмокнув в щеку:

– Посиди, я сделаю.

Она болтала ногами, наблюдая за тем, как Женька наливает молоко в высокий стакан, как добавляет туда же чайную ложку меда, ставит в микроволновку… "Как же я люблю, когда он вот так ухаживает за мной, заботится… Люблю, когда он ночью укрывает меня одеялом, когда застегивает мою шубу и надевает на голову капюшон, если я вдруг уезжаю без него, люблю, когда он звонит мне по нескольку раз на дню".

– О чем задумалась? – обняв ее, спросил Женька, и Марина честно сказала, прижавшись лбом к его лбу:

– О тебе. О том, что мне нравится, когда ты что-то для меня делаешь.

– Я для того и рядом, чтобы делать что-то для тебя, – целуя ее в нос, проговорил Женька. – Пойдем, твое молоко согрелось.

Сняв Марину со стойки и прихватив стакан из печки, он пошел наверх, в спальню.

– Пей, а я в душ.

К тому моменту, когда свежий и пахнущий гелем для душа Хохол вернулся, Коваль уже дремала, свернувшись клубочком… Сквозь сон она услышала, как он тихонько прилег рядом, обнял ее и прошептал куда-то в разметавшиеся по подушке волосы: