— Ты чего дерешься? — тяжело дыша, спросил Витя. — Белены объелся?

— А ты что? — подступал к нему Володька, сжимая кулаки. — Ты что всякую мразь здесь клеишь, улицу портишь?

— Так ты из-за этого? — Витя показал на плакат. — Из-за этого?

Володька по-прежнему стоял в напряженной воинственной позе.

— Я вас, клейщиков, отучу, — пообещал он. — Дружку твоему новому, Аркашке, уже два раза прикладывал.

— За, это? — захохотал Витя. — Вот здорово! Дай руку, Володька! Молодчина!

Володька отступил и спрятал кулак за спину.

— Не подкатывайся, не на таковского напал, — презрительно сказал он.

— Да брось ты, — поморщился Витя. — Давай лапу. За то, что Аркашку побил, спасибо. Так и надо ему, подлизе полицейскому. Давай руку, говорю!

— Я вас всех буду бить, — угрюмо пробормотал Володька. — Пока не отучу.

Вите стоило немалого труда убедить Володю в том, что никакой дружбы у него с Аркашкой нет, что за расклейку плакатов он взялся не по своей воле и клеил их так, чтобы сорвало первым ветром.

Наконец Володя, смягчившись, протянул:

— Что ж я тебя зря…

— Что зря?

— Да побил-то.

Витя рассмеялся.

— Да нет, пожалуй, не зря. По крайней мере сразу увидали, кто за кого. Пошли поговорим.

Они долго бродили по городу. Витя рассказывал Володе, как они с Васей разбрасывали на шоссе колючки, как он ходил выбирать место для тайника и встретился со Славкой, какой замечательный наблюдательный пункт у Шурки. Только про дядю Колю он ничего не сказал.

Потом они долго провожали друг друга и расстались друзьями, договорившись встретиться и постараться подобрать в компанию еще нескольких надежных ребят.

Витя тяжело переживал гибель Слепова. Не стало не только друга и наставника — со смертью художника исчезла надежда на связь с подпольщиками, с партизанами. Первое время неотложные дела отвлекали его от грустных дум. В доме жил разведчик Козлов. Это было большим риском и тайной. Витя гордился доверием разведчика и с особым старанием выполнял малейшие его просьбы. Но вот Козлов исчез так же таинственно, как и появился, и снова Витя оказался в стороне от скрытой борьбы, которую вели взрослые.

О том, что отец участвует в этой борьбе, Витя теперь не сомневался, но он убедился, что Михаил Иванович из осторожности ничего ему не откроет и поручений давать не станет.

Витя снова и снова горестно вспоминал Слепова. Перебирая в памяти беседы и встречи с художником, пытался найти нить, которая привела бы к «настоящим людям» — так он мысленно называл подпольщиков и партизан. И все чаще рядом со Слеповым вставала в его думах Нина Михайловна Листовничая. Ведь именно ее посещение мастерской открыло Вите секрет «жестянщика», подсказало, что мастерская — не что иное, как тайная явка патриотов. Он представил себе эту высокую, полную женщину с резковатыми чертами лица и требовательными глазами и еще более уверился, что приходила она к Слепову не случайно. Не может быть, чтобы Нина Михайловна, которая всю жизнь растила и воспитывала детей, осталась безучастной сейчас, когда над этими детьми, над Родиной нависла такая страшная опасность. Конечно, она знает и о партизанах и о подпольщиках, конечно, помогает им.

Два дня Витя с утра до обеда и с обеда до вечера кружил в районе базарной площади, где жила Листовничая. К концу третьего дня они, наконец, встретились.

— Витя! — Нина Михайловна окликнула его как старого знакомого. — Что же ты не заходишь? Нехорошо забывать друзей.

Они сели на скамейку в сквере, и Витя рассказал то, что знал о последних часах жизни Василия Акимовича.

Тусклое небо низко висело над темным, неподвижным морем. Оттуда медленно полз белесый туман. С изуродованных осколками мокрых ветвей акаций падали тяжелые мутные капли. Витя не замечал, что и лицо его стало мокрым от горьких, не приносящих облегчения слез.

Листовничая не утешала. Она только взяла в мягкие, теплые ладони его вздрагивающие руки, крепко сжала их.

Немного посидели молча. Потом Нина Михайловна тихонько сказала:

— Ты, Витя, заходи ко мне.

— Вы мне говорили, я помню, — кивнул Витя. Они условились, что он придет в последнее воскресенье месяца.

Точно в назначенное время Витя стоял у дома номер четырнадцать по Лермонтовской улице. Несколько секунд собирался с духом, потом прошел во двор и постучал во вторую от ворот дверь.

Открыла незнакомая круглолицая женщина в цветастом переднике, какие носят домашние хозяйки.

Спросив у Вити, кто он такой и что ему нужно, она провела его в комнату и вышла в кухню.

— Хорошо, Маруся, — послышался оттуда голос Листовничей, — Сейчас выйду.

Витя с любопытством огляделся. Кроме него, в комнате были еще мужчина и женщина. В мужчине, худощавом, скуластом, Витя узнал бухгалтера Самарина. Его дочь Люба была у них в пятом классе пионервожатой. Самарин посмотрел на мальчика сквозь очки прищуренными глазами и продолжал разговор с сидевшей рядом Александрой Васильевной Богдановой. Богданову Витя тоже знал. Она была врачом городской поликлиники. Витя поздоровался, сел на табуретку у двери.