Шрифт:
– Ты хороший человек, Винька, – вздохнул Ферапонт. – Ну, давай спать... Свечку-то не гаси, ладно?
Проснулись они поздно. По доскам топали, и слышен был громкий голос иллюзиониста Циммеркнабе:
– Маленький! Эй, Маленький, где ты? Ну, хватит прятаться, дядя Рудик тебя ждет! Пора на работу!
– Началось, – пробурчал Ферапонт и стал натягивать брюки.
Тайны невидимок
Собираясь на спектакль, Кудрявая принарядилась. Пришла к Виньке в белом платьице с красными горошинами и с красной ленточкой на белых своих, отросших до плеч волосах.
– Де Лавальер, – похвалил Винька. Она засмущалась:
– Да ну тебя...
Винька похлестал штанами о забор – выбил из вельветовых бороздок скопившуюся пыль. Попросил у Людмилы чистую ковбойку – с зашитым плечом, но поглаженную и со всеми пуговицами. Под сандалии надел синие носочки – и решил, что он “вполне”. А чего еще наряжаться-то? Во-первых, все равно не во что, а во-вторых, не в театр же идет...
То есть как раз в театр! В летний... Но это лишь одно название!
Летний театр на рынке представлял собой длинный дощатый сарай со сколоченной внутри сценой. Винька бывал здесь и раньше. Один раз вместе с классом, когда заезжий кукольный театр показывал концерт “Раз Петрушка, два Петрушка!” А еще с мамой, когда выступала дрессировщица Буранова с обезьянами, собачками и попугаем.
Стоял театр-сарай на краю рынка. За ним был широкий пустырь с неработающей водокачкой-избушкой, а дальше – забор, за которым улица Профсоюзная. В заборе были проделаны две калитки, от них к театру вели тропинки. Но можно было подойти и с другого конца – если шагать через рынок.
– Кудрявая, пошли через рынок!
– Там же толкотня...
– Зато интересно!
Виньке рынок всегда казался особой страной. Не похожей ни на что другое. Он был громаден. Занимал прямоугольную площадь в три уличных квартала длиной и в два шириной. Посреди площади возвышались павильоны, похожие на ангары для дирижаблей (Винька видел такие в кино) – молочный, мясной и овощной. Но не все продавцы помещались в павильонах, поэтому снаружи тянулись открытые торговые ряды – длинные, как дощатые тротуары, столы.
В ту пору не продавали в Винькином городе южных и заморских фруктов. Но груды белых кочанов, желтой репы, алых помидоров, вишневой свеклы, золотистого лука и всякого оттенка огурцов (от желтовато-салатных до изумрудных) раскрашивали рынок в цвета богатого приморского базара.
Всюду тянулись улочки и переулки фанерных киосков, фургонов, магазинчиков. Некоторые эти постройки были довольно причудливого вида – теремки и китайские фанзы. Они остались от прошлогодней осенней ярмарки. Этот полуигрушечный торговый городок пересекали длинные деревянные магазины (вроде театра-сарая): “Ткани”, “Книги”, “Электротовары”, “Хозтовары”...
Среди построек бурлила и голосила толпа. Сновали добродушные, но независимые псы. Мотали головами и хвостами запряженные в телеги кобылы (с телег торговали картошкой и тыквами).
Пахло сеном, конским навозом, укропом и новыми рогожами. Патефоны торговцев пластинками разносили над возами и овощными грудами голоса Клавдии Шульженко и Марка Бернеса. И не только патефоны. Винька видел однажды старинный граммофон с большущей трубой.
По соседству с магазинами возвышались на жердях живописные полотна: с морскими пейзажами и рыцарскими замками. Всякий, у кого были деньги и желание, мог сфотографироваться на этом романтическом фоне. Громадные аппараты на треногах блестели желтым лаком и медными кольцами...
Раздвигая толпу костылями и позвякивая медалями, двигались взад-вперед сердитые инвалиды. Тут и там попадались тетушки-торговки с леденцовыми петушками на палочках, с жареными семечками подсолнуха, с пестрыми мячиками на резинках, с раскрашенными вертушками, с шариками-пищалками “уйди-уйди” и с разноцветными ковриками, на которых были пышные лебеди и балерины.
Иногда толпу рассекал беглец – какой-нибудь парнишка в клешах и кепочке-восьмиклинке или здоровенный дядька в галифе и драной тельняшке. Это был или карманник, или спекулянт, которого (одного из многих, для примера) решил изловить милиционер. За беглецом летела переливчатая трель свистка. Но Винька не помнил, чтобы кого-то хоть раз поймали...
На рынке не только торговали. Тут случалось много всего. Бывало, что на краю площади раскидывался приехавший откуда-то зверинец – на голом квадрате земли выстраивались клетки с грустным плешивым львом, тощими волками и лисами и с затянутым густой сеткой корытом. Надпись над корытом извещала, что это “Нильский крокодил”. За сеткой угадывалось неясное шевеление.
Иногда крикливо пела частушки и шумно топала колхозная самодеятельность – на дощатой эстраде под громадным, нарисованным углем на холсте портретом товарища Сталина. (В верхнем углу портрета была дырка, ее деликатно не замечали).
Бывало, что среди киосков и павильонов появлялся круглый балаган. Он гудел и сотрясался. Внутри его, ужасая зрителей, носились по вертикальной стене отчаянные мотоциклисты.
А еще были столбы с качелями, карусель, цыганки-гадалки, торговцы неприличными фотокарточками, бесшумная шпана с финками, сидящие у заборов слепые гармонисты и нищие, безразличные ко всему бродячие кошки и желтые груды новых корзин, которыми торговали у входа...
И было особое ощущение, что за этой разноцветной бурливой жизнью таится другая – непохожая на обычную, полная странных событий и невидимых персонажей. Днем она прячется среди торгового многолюдья и гвалта, а когда рынок пустеет, здесь начинает полностью царствовать иной мир. Он – как бы повторение дневных страстей, настроений, хитросплетений и разнообразных случаев. Но повторение в чистом виде, без людей. Оно – в воздухе, в запахах, в пыли, в теплых досках, в рулонах снятых на ночь и свернутых фотодекораций.