Прощалась мама с отцом в морге кремлевской больницы, маленьком домике, стоявшем в окружающем больницу сосновом лесу. Нас с ней подвезли к моргу на больничном автобусе. В памяти остался яркий, солнечный мартовский день, высокие сосны, блестящий снег между ними. «Какой красивый!» — воскликнула мать, увидев отца в гробу.

В связи с похоронами я столкнулся с еще одним одиозным проявлением «экзистенции» режима. После смерти отца встал вопрос — где хоронить? Мама надеялась, что отца можно будет похоронить на Новодевичьем кладбище. Но она оставалась в больнице, и все хлопоты легли на меня.

В Литературном фонде ССП, который ведает похоронами писателей, меня уговорили согласиться на кремацию, так как для урны нужно меньше места и легче, мол, будет найти «землю» на кладбище. Я согласился. Но после кремации мне в Литфонде заявили, что Новодевичье кладбище находится в ведении ЦК КПСС, и там осталось мало свободного места, поэтому «похоронный отдел ЦК» не может выделить землю для урны отца, а лишь ячейку в колумбарии — в кладбищенской стене. Мама с гневом отвергла это предложение. «Ну что ж, мы ничего не можем поделать, — сказали в похоронном отделе Литфонда. — Придется хоронить за городом, на одном из новых кладбищ, в городе все кладбища уже закрыты.»

А новые кладбища имеют удивительно унылый вид, плюс полтора-два часа езды с пересадками.

И тут опытные люди мне объяснили, какую роковую ошибку я совершил, согласившись на кремацию. Вас обманули! Если бы у вас на руках был труп отца, они вынуждены были бы найти место. А урна с прахом может стоять на складе в крематории сколько угодно. Пока вы не сдадитесь!

Я взбесился, стал звонить, прорываться к руководителям ССП, в том числе и к «гимнописцу» Михалкову, и они снизошли. Мне сообщили, что Союз писателей выхлопотал место для урны в земле на старом Введенском кладбище, расположенном в городе и находившемся в распоряжении городского Комитета партии. Это бывшее Немецкое кладбище в Бауманском районе Москвы, где в XVIII—XIX веках находилась Немецкая слобода. Кладбище было хорошее, ухоженное, стояло в красивой старой лиственной роще. Я уговорил мать согласиться на это кладбище.

Однако приключения на этом не закончились. Получив соответствующий документ в похоронном отделе Московского горкома КПСС, я поехал на кладбище получать землю и заказывать рытье могилы. Но в конторе кладбища произошло что-то странное. Служащие тщательно, долго читали бумагу из горкома, подозрительно взглядывая на меня. Попросили паспорт. Затем предложили подождать, и одна из сотрудниц куда-то ушла с моими бумагами и паспортом. Появился милиционер, уселся около двери за моей спиной. Пришел главный, видимо, кладбищенский начальник. Начался форменный допрос: как, где и почему я получил разрешение на землю? Потом начальник звонил в похоронный отдел горкома. И только после этого он отдал распоряжение оформлять мой заказ на могилу.

— Вы уж на нас не сердитесь, — сказала служащая, когда начальник вышел. И поведала мне о причине всей этой странной суеты и допроса. Оказывается, незадолго до меня пришел к ним некто с такой же бумажкой из горкома КПСС, оформил заказ, но земельный участок заказчику не понравился. Он дал рабочим хорошую сумму «на лапу», и те вскрыли для него какую-то очень старую немецкую могилу. Выбросили останки, украли памятник и предоставили могилу расторопному клиенту. Прошло некоторое время, и вдруг из ФРГ в Москву впервые прилетели родственники покойника, останки которого были выброшены из могилы. Причем, видимо, влиятельные люди. Не найдя могилы родственника, подняли скандал. Посольство ФРГ поддержало их — и началось! На кладбище прибыла опергруппа КГБ, пошли допросы, арестовали рабочих и служащего конторы. Кого-то из арестованных выпустили, но сняли с работы, кого-то отдали под суд. Незаконного обладателя чужой могилы выкопали, возвратили на место старый памятник. Не знаю уж, что под него подложили.

— Так что вы уж нас извините, — закончила свой рассказ служащая. — Мы такого страху здесь натерпелись, что теперь всех клиентов тщательно проверяем. Ведь оказалось, что тот аферист и бумагу из горкома по блату получил.

Мама все не шла на поправку, и я один присутствовал на прощании с отцом в ЦДЛ. Пришла группка старых друзей отца и матери, в том числе и милейший Иван Иванович Безродный со своей супругой. Никого из писательских «генералов» в зале не было. Под самый конец церемонии вдруг сверху спустился Сергей Михалков, занимавший тогда пост председателя Союза писателей РСФСР, со свитой писательских чиновников. Видимо, кто-то сказал ему, что неудобно все-таки, что у гроба Билль-Белоцерковского нет никого из руководства ССП. Михалков пожал мне руку, сказал дежурные слова соболезнования и тут же удалился — продолжать руководить русской литературой.

Ко мне подошли похоронные рабочие Литфонда и попросили обещанную им сумму денег. Я выдал деньги, и... рабочие исчезли! Они должны были нести гроб в автобус и потом в крематорий. Я растерялся... Но выручил Иван Иванович, еще крепкий человек. Я встал впереди, он подхватил гроб сзади, по бокам поставили старичков-пенсионеров. Вот мы с ним вдвоем и были главной тягловой силой.

Ужасна была моя инфантильность: я не организовал никаких поминок и никогда больше не видел Ивана Ивановича, чего никогда себе не прощу.

В крематории меня ждало еще одно приключение. Когда мы внесли гроб в зал, меня позвали к какому-то окошку и потребовали заполнить анкету! Я написал фамилию и имя отца, дату его рождения и смерти, подписался и пошел к гробу.

— Гражданин! — закричала тетка из окошка. — А национальность!? Вы не указали национальности вашего покойника!

— Еврей! — заорал я в бешенстве. Иван Иванович обнял меня и оттащил от окошка. Сквозь слезы я видел, как гроб уходил в пылающее жерло печи.

Похоронив в земле урну отца, мы с мамой начали долгую войну за памятник, точнее, за камень для памятника. Оказалось, что и камни эти — страшный дефицит, и даже Литфонд Союза писателей должен их дожидаться по несколько лет. Отец умер в 1970 году, а мать — в 1978-м, так и не дождавшись «камня». Он подоспел лишь через год после ее смерти.