И я хочу уехать из этой страны, чтобы перестать быть гражданином «пятого сорта». А самое главное, я пришел к выводу, что не могу быть здесь полезным ни самому себе, ни еврейскому, ни русскому народу».

Забегая вперед, хочу заметить, сколько неуважения к людям надо было иметь В.В. Путину, чтобы поручить Михалкову сочинить новый текст гимна! И какую бездну бесстыдства продемонстрировал этот человек, сподобившийся заменить славословие Сталина словами о Боге, хранящем Россию! Один только этот эпизод с гимном говорит о том, какой смердящий режим установился сейчас в стране.

Был еще и другой по-настоящему трагический звонок. Позвонил мне мой старший сын и произнес длинный и гневный монолог о том, что он, узнав о моем намерении эмигрировать, отрекается от меня, ничего от меня принимать не будет и знать меня больше не хочет! Ему было тогда 16 лет. Как я уже говорил, мы с ним очень дружили, ходили вместе в походы, катались на лыжах. Он был не по возрасту умен и глубоко вникал в мои идеи. Учился в математической спецшколе, и именно от него я впервые узнал о еврейской эмиграции: он присутствовал на проводах своих товарищей по школе, уезжавших с родителями в Израиль. Однажды, после того как я рассказал ему о своих приключениях, он заметил, что при такой жизни мне впору было бы и самолет угнать! Он имел в виду нашумевшее тогда дело «самолетчиков», группы «отказников», пытавшихся угнать в Ленинграде самолет и улететь в Швецию, чтобы уже оттуда перебраться в Израиль.

И вот после всего этого — отречение от отца! Потом, когда я уже выехал за границу, сын передал мне через своего друга, что он боялся, как бы моя эмиграция не помешала ему поступить в физтех, где он хотел учиться. Он знал, что мой телефон прослушивается, и говорил для «них». Передал также, что понимает мое решение и сам постарается приехать ко мне после окончания института.

После звонка сына его мать добилась от меня согласия на отказ от отцовства, чтобы сын мог взять фамилию и отчество ее отца. Она поставила это условием выдачи мне упомянутого выше отношения для ОВИРа. С тех пор сын носит незапятнанную фамилию и отчество своего деда.

В целом — кафкианское уродство советской жизни! Ведь моя бывшая жена догадывалась, что в КГБ все равно будут знать об истинном положении дел, но с помощью телефонного отречения и смены отцовства она хотела доказать свою лояльность властям в надежде на снисхождение к сыну.

Я не уверен, что надо было это делать. Не сталинское уже было время, и я не слышал, чтобы кто-нибудь отрекался от уезжающего отца, но и не могу мою бывшую жену осуждать. Как не могу не вспомнить и формулу Иосифа Юзовского: то, что представляется возможным, рано или поздно может оказаться необходимым.

Еще одно проявление «сюра» в этой истории состояло в том, что ректором физтеха в те годы был мой двоюродный брат — академик Олег Михайлович Белоцерковский. Его отец был родным братом моего отца, но мать была русской, и он, соответственно, имел «русский» паспорт и простор для карьеры. Я с ним виделся, наверное, два-три раза в жизни. Он вращался в других, высших сферах и был, на мой взгляд, очень советским человеком. С моим сыном он знаком не был, но на выпускном торжестве, как рассказал мне сын, вручая ему «красный» диплом с отличием (ректоры лично вручали «красные дипломы»), очень долго и внимательно на него смотрел. Он, конечно, — это я говорю, — прекрасно знал от своих кадровиков, кому вручает диплом.

Между прочим, и второй мой двоюродный брат (родной брат академика), Сергей Михайлович Белоцерковский, тоже сделал блестящую карьеру: стал всемирно известным специалистом по аэродинамике, начальником учебной части академии ВВС им. Жуковского в чине генерал-полковника, руководил научной подготовкой первых космонавтов, включая Гагарина. С ним у меня были дружеские отношения. Недавно он, увы, скончался.

С историей моего отказа от отцовства было связано и одно очень теплое событие. Чтобы оформить отказ, я отправился в нотариальную контору. Меня приняла пожилая, провинциальная на вид русская женщина. Выписывая мне справку об отказе, она вдруг негромко (в комнате были еще люди) сказала, чтобы я записал номер акта и передал его сыну. Я уверена, сказала она, что сын ваш подрастет и захочет приехать к вам. И тогда по этому номеру он сможет получить копию акта о вашем отказе от отцовства и доказать с ее помощью, что он ваш сын. И добавила: «Не переживайте! Я уверена, что так будет...».

Откуда такие люди еще берутся?! Рядом с этой женщиной у меня в памяти стоит и та молодая судья, которая в 62-м году храбро остановила попытку моей бывшей жены подвести меня под тунеядца.

В перестройку сын действительно уехал из СССР. В Москве он работал в Институте теоретической физики имени Ландау, выхлопотал научную командировку в США, взял с собой жену и там с моей помощью (я уже имел американское гражданство) и с помощью той самой копии моего отказа от отцовства, которую он захватил с собой из Москвы, получил «грин карту» (право на жительство и гражданство), а потом и американское гражданство. Но отречение, пусть даже и фальшивое, «под запись», смена отцовства и фамилии — все это не проходит даром, остается отчуждение. Ведь все-таки это, как не верти, — предательство!

Летом 1972 года в приемной ЦК КПСС арестовали жену арестованного ранее еврейского активиста Владимира Маркмана из Свердловска. Она пыталась в приемной что-нибудь узнать о судьбе мужа. Дома у нее остались без призора двое детей! Мы с группой активистов движения за свободу эмиграции устроили голодовку протеста в этой же приемной ЦК, что располагалась на Старой площади. Мы требовали освобождения жены Маркмана. Голодовку придумали хитрую: начали ее человек пять-шесть, но каждый день число голодающих увеличивалось на два-три человека, так что к концу недели «протестанты» заполняли уже большую часть приемной. Да еще вокруг нас вертелись сотрудники КГБ в штатском. И каждый день каждый из участников голодовки вручал дежурному по приемной свой личный протест на имя Брежнева. Другие наши товарищи или наши близкие вели постоянное наблюдение за нами: по двое, по трое по очереди дежурили в приемной, сообщая немедленно о любых происшествиях «коррам» — иностранным корреспондентам. Мы целый день проводили в приемной, а ночевали, разбившись на две группы, в двух квартирах. Одна группа ночевала у меня в квартире на Сивцевом Вражке. Так мы делали для того, чтобы «активисты» из КГБ не хватали участников акции поодиночке на их квартирах.