Ведь здесь, на Гриффите, столько лет все сосуществовали мирно! Чайна-Фло, Флорена, Марвилл… Здесь и ниобиане, и сионийцы, и гриффиты живут и не было никаких войн отродясь, не переходило это соседство в вооружённое противостояние!.. Неужели же стоило там, «наверху», навязать нам свои интересы, и мы тут же кинулись друг на друга, как стравленные звери?!!

«Почему же, почему такое произошло? Почему мы все позволили этому произойти?.. И кому теперь расхлёбывать, спрашивается? Кто больше всего от войны этой пострадает? Кому тащить на себе её тяготы? Кому?.. Да вот этим вот детям! Детям, с огромными от страха глазами… Мальчишкам, не готовым к смерти… Хотя-я, кто к ней готов? – Дюпрейн вздохнул, резко дёрнув подбородком, прикрыл глаза устало, – Ты сам-то, капитан, готов к смерти, готов умереть? Ведь столько лет занимаешься этим опасным делом, по самому краю ходишь, в самого стреляли, и сам стрелял, убить хотели часто, но ты успевал раньше, потому и дожил до сорока лет. Не возраст, конечно, но это как посмотреть. Ребятам-то моим в два раза меньше… И никто их жалеть не стал… Никто!.. Даже я… Нет! – при мысли об этом Дюпрейн довольно резко вскинул голову, снова оглядел своих ребят по очереди, – Нет! При любом раскладе – я не смогу их убить! Не могу!.. Война кончится рано или поздно, и про рудник этот проклятый не сразу вспомнят. Да и кому он нужен сейчас?!.. А им погибать из-за чьей-то глупости, несобранности, безалаберности… Ведь умрут, и не узнает про них никто!.. И близкие запросов не сделают, так как нет их, этих близких!.. Я им теперь и мама, и папа…

Да, друг мой капитан, на твоей совести все их жизни… Мало, что видевшие, – и на смерть? Молодые такие!.. А как же быть? Приказ нарушить – трибунал ждёт, не нарушить – совесть замучает, жизни не будет, не будет ни покоя, ни сна… Что же теперь делать?» – Этот вопрос заботил Дюпрейна все последние дни. Не выходил из головы. Ни в какую! Ну, дождёмся вечера, ночи, ну, выйдем, а дальше-то что?.. Что делать?.. И выхода нет!..

От всей этой безысходности в глубине души нарастало тупое и безграничное отчаяние… Он чувствовал шестым или седьмым (каким там по счёту?) чувством, что окончательное решение лежит совсем близко, стоит лишь чуть-чуть подумать – и выход буде найден обязательно… Где-то он тут, рядом, на поверхности… Но Дюпрейн всё больше понимал: «уходит» он куда-то в сторону, делает всё как-то не так, ошибается слишком много, решения принимает не те, неправильные совсем; да, ошибается, и слишком часто, и от этого вероятность счастливого исхода уменьшается с каждым часом.

Что это? Нерешительность? Слабость? Малодушие? Сентиментальность? Чувства старика, жалеющего молодых?..

Кто они ему? Да никто! И знакомы-то всего несколько дней. Но даже Алмаара застрелить не смог, хотя и было, за что… Постоянно находись какие-то отговорки, поводы для себя самого, чтобы опустить оружие в самый последний момент… Как понимать эту слабость? Откуда это у тебя, у профессионального военного, умеющего убивать, не раздумывая, на шорох, на звук, на опасное движение? Скорее всего, я уже попросту не готов к службе, тем более, к такой. Одно дело банды наркодельцов гонять, другое – убивать ни в чём не виноватых мальчишек… И вообще на пенсию пора! Зачем только поехал? Почему ещё на Ниобе никто не разъяснил что к чему?!! Что за операция, какие действия, какой план?.. Я бы не поехал ни за что, в любом случае нашёл бы какую-нибудь отговорку, придумал бы что-нибудь…

Сионийский вертолёт, круживший над лесом, отвлёк от мыслей, заставил насторожиться, прислушаться. И ребята тоже замерли в ожидании, повытягивали шеи, прислушиваясь. Что будет? Они за весь день ещё ни разу не появлялись. Решили уже, что всё, отлетались «говоруны»… Или это уже другие? Что сионийцы делать собрались? Десант пускать? Разведку проводят?

Аэролёт завис на месте, как раз над их убежищем. Слышно было, как работают моторы, как гнутся и скрипят ветки деревьев, громко шелестят листья.

– Внимание!!! Солдаты!!! Вы окружены! Ваше положение безвыходно! От имени полковника Сионийской Армии Крауса Хофмана во избежание бессмысленных жертв вам предлагается сложить оружие. В обмен на личную неприкосновенность и международное положение военнопленных! Внимание!!! Вам предлагается ровно через десять минут выйти на дорогу с оружием и с поднятыми руками…

Это сообщение радикально отличалось от предыдущих. Сионийцы переходили к решительным действиям, это чувствовалось сразу. Десять минут! На раздумье им дали всего лишь десять минут! А что потом? Что они будут делать потом?

Эхо ещё звенело над лесом, когда Дюпрейн спросил, глядя на своих подчинённых через плечо:

– Ну, что, какие будут предложения, солдаты?

В его голосе не чувствовалось слабости или намёка на отчаяние, скорее, ирония или насмешка. Этим вопросом он давал им понять одно: они сейчас в равных условиях перед реальными событиями. Значит, и решать всё они должны теперь вместе. Нет больше командиров и подчинённых. Есть только свои и чужие. Наши и враги!..

– Если мы сунемся сейчас, нас будут ждать, – прошептал Кордуэлл сухими губами, – Мы все погибнем…

Дюпрейн медленно кивнул головой, соглашаясь, и перевёл взгляд на Тайлера. «А какое твоё мнение, гвардеец? Что бы ты сделал на моём месте?» Джейк молчал, исподлобья глядя на капитана. Их взгляды встретились, и Дюпрейна, будто током ударило. «Он всё знает!.. Знает о цели нашей операции!.. Откуда? Кто рассказал?..»

Дюпрейн и сам не понял, почему он вдруг так решил, но был уверен на все сто, что это так… В этом взгляде было странное, удивительное спокойствие. Скрытая сила. И осуждение!

И под этим взглядом Дюпрейн почувствовал себя неудобно, словно это была его идея с подрывом рудника. Словно он сам по доброй воле ведёт их всех на смерть. Но ведь нет же!!! Нет!!! НЕТ!!!

Дюпрейн готов был кричать, срывая горло до хрипоты, но во что бы то ни стало заставить этого парня понять, поверить в то, что это не так, что он сам – человек подневольный, что он против этой затеи, что это не его вина в том, что всё пошло так глупо, и они теперь здесь… Нет! И ещё раз нет!!!

Да провались он пропадом, этот рудник! И приказ этот вместе с ним!