■

Застекленное оконце в двери открылось.

– Не звони! У нас гость,- взволнованно прошептала Кати.

– Ну и что? Он спит?

– Не придуривайся! Входи поскорей.

Она взяла меня за руку, и через ванную мы пробрались в мою клетку. Из проходной комнаты совершенно отчетливо слышался неторопливый разговор. Я тихонько присел на тахту, а Кати вертелась поближе к двери.

– В этом случае уплывет тысяч двести!
– сказал чужой спокойный голос.

– Да, примерно. Но надо доказать каждый филлер,- это сказал папа, и в голосе его было такое же раздражение, с каким он обычно разговаривает со мной.

– Я понимаю. Кроме того, я абсолютно уверен, что ваши рассуждения справедливы. Но скажите, товарищ Хомлок... почему вы откладываете?.. Ведь документация все подтвердит.

Папа не отвечал. Мы с Кати переглянулись. Она возбужденно посмеивалась, и глаза ее выражали примерно следующее: «Ух, интересно! Правда?» Поглядишь на нее и диву даешься: хоть бы раз поняла, что творится вокруг,- нет, ничего понимать не хочет.

Наконец папа заговорил, тяжело, глухо:

– Надо подождать. Тем временем что-нибудь подвернется.

– Корка от апельсина...- сказал гость и засмеялся.

– Вы напрасно иронизируете. Ведь так уже было.

– Я не иронизирую. Все, что вы говорите, вполне вероятно. Они так зарвались, что наверняка поскользнутся. Но... мне не хочется ждать.

– Мне тоже. Но сейчас надо. Впрочем, дело не в этом.

Снова молчание.

Потом скрип открываемой двери, дребезжанье посуды и голос мамы:

– Не угодно ли кофе? Отчего вы не снимете пальто?

– Премного благодарен. Действительно жарковато,- с живостью и очень любезно ответил гость.

– Я должен был раньше предложить,- сконфуженно сказал папа.

– Мы увлеклись,- добродушно заметил гость.

– Вы любите сладкий?
– Это уже ломала комедию мама.

– Две ложечки, пожалуйста. Не беспокойтесь, прошу вас.

– О, пустяки.

Снова скрип - мама тактично удалилась. Кати на цыпочках подкралась к двери, прижалась к замочной скважине и сделала знак, что видимость вполне приличная.

Я встал.

Разговор между тем продолжался.

– Как-то вы сказали, что в нашей организации был бы истинный рай, если б не столько воров!
– сказал гость по-прежнему глуховато, но с какою-то странной настороженностью.

– Это слегка преувеличено.

– Действительно, рай! Но для кого? Для воров!

– Ну и что? Разве его создали я или вы?

– - Ни я, ни вы. Но мы создаем благоприятную почву.

Воцарилась мертвая тишина. Я тоже подошел к двери.

– Мотай отсюда!

Кати без звука подвинулась. Я опустился на колено. Гость, молодой человек в очках, положил по-домашнему локти на стол и улыбался. Папа, схватившись за голову, смотрел в сторону.

– Вы же знаете, товарищ Кёрнеи, я и не думаю отгораживаться,- сказал он наконец, нервно ероша волосы и сморщив лицо.

– Знаю. Раньше вы намекали, что вас тревожит другое. А тут коррупция....

– С коррупцией не все еще ясно,- папа откинулся на спинку стула и сжал челюсти.

– Ну что ж, дело за вами. Вы все и выясните. Срочно подсчитаете...

– А что, если Зойоми заручится поддержкой... сверху... Вы понимаете?
– Папа вцепился руками в стол, так что пальцы побелели.

– Боитесь?
– глядя поверх очков и раздувая ноздри, Кёрнеи подался вперед.

– Боюсь. Страх не такая уж редкая птица, товарищ Кёрнеи!
– На лбу у папы заблестели капельки пота, руки по-прежнему судорожно стискивали угол стола.

Снова тишина. Оба смотрели перед собой.

– Тогда, по делу Лакса, вы были правы!
– с живостью сказал Кёрнеи.

– А мне за это намылили шею!

– Но сейчас мы будем вместе. Или мне вы тоже не доверяете?

– Отчего же...- Папино лицо чуть-чуть просветлело.

– Тогда за дело!

Папа не ответил, рассеянно закурил - руки у него противно дрожали - и уставился в одну точку, как будто был один.

Осторожно отодвинув стул, Кёрнеи встал, папа тоже. Он смотрел на гостя все тем же отсутствующим, стеклянным взглядом, так что я испугался, не забыл ли он, что перед ним человек. Наконец он нехотя заговорил.