Варя, взглянув на изображение мужчины, поняла: именно от него зависит ее жизнь и, самое страшное, жизнь мужа и сына. Другого выхода нет, ради спасения Михаила и Мишутки она сделает все, что от нее требуют:

Февральской революцией, Татьяна поняла сразу, крушение основ в России не ограничится. Грядет русский бунт, прямо как по Пушкину, бессмысленный и беспощадный. Поэтому еще весной 1917 года она стала тайно переводить деньги за границу, в первую очередь в швейцарские, английские и американские банки.

О смерти Яна Татьяна почти не думала, ее день был занят другими заботами: заводы работали на полную мощность, однако на них то и дело вспыхивали забастовки, и она знала: до добра это не доведет. Ее сердце разрывалось от мысли, что придется покинуть Россию и оставить родительский дом, а также заводы и фабрики. Но другого выхода, увы, не было. Сначала Татьяна надеялась, что Временное правительство сможет взять ситуацию под контроль, но вскоре убедилась: ее надежды ничем не оправданы.

Во второй половине сентября, пользуясь затишьем на фронте и во внутриполитической жизни России, Татьяна выбила разрешение на вывоз из страны целого эшелона, набитого предметами искусства, драгоценностями, старинной мебелью. Она не намеревалась оставлять все это на разграбление черни: в том, что в России вскоре начнется кровавая заварушка, как во Франции в 1789 году, женщина ни секунды не сомневалась.

В одном из вагонов состава находились огромные несгораемые ящики, прикрепленные к полу массивными болтами. Ключи от ящиков были в единственном экземпляре и находились у Татьяны. В тех ящиках было то, что намного дороже древнеримских мраморных статуй, французских гобеленов и натюрмортов старых голландцев: чертежи, схемы, формулы, описание технологических процессов, патенты, заявки на изобретения и прочие бумаги, которые, как знала Татьяна, после войны (рано или поздно война ведь окончится!) станут основой ее благополучия за пределами России.

Что ж, эмигрировав из страны, она сможет вести жизнь в богатстве и покое – денег на счетах в иностранных банках более чем предостаточно. Но ведь она – наследница самого Беспалова (от фамилии Левандовская Татьяна решила отказаться – с Яном ее ничто более не связывало, разве что сын Пашутка) и должна продолжить дело отца. Заводы и фабрики с собой не заберешь, однако их можно выстроить и на другом месте. Главное, что у нее имеется интеллектуальная собственность, и, обладая миллионами, Татьяна сможет возродить империю отца, пусть за рубежом. А дальше... Кто знает, может, в России через несколько лет все наладится, и тогда она с триумфом вернется обратно...

Узнав о том, что Временное правительство свергнуто, а к власти пришли большевики под началом Владимира Ленина, Татьяна поняла, что настала пора действовать. Не дожидаясь визита строгих комиссаров, она пятью днями позже покинула Петроград. Взяла с собой только саквояж, положив в него документы и двести тысяч в английских фунтах; ее сопровождали Пашутка и его бонна, мадемуазель Лазьен.

Татьяна перебралась в Финляндию, а оттуда в Швецию, где заранее купила небольшую уютную виллу на окраине Стокгольма. В Скандинавии она провела чуть больше года, пока наконец не закончилась война: как Татьяна и предполагала, Германия потерпела поражение и пережила революцию.

В декабре 1918 года она прибыла в Париж – город сиял огнями праздничной иллюминации, французы отмечали свой военный триумф и Рождество, первое за четыре года в мирное время.

В Париже Татьяну встретил ее старший брат Игнат: она поддерживала с ним тайную переписку еще при жизни отца, запретившего даже упоминать имя его первого отпрыска.

– Дорогая моя Танюшенька! – стенал по-французски Игнат, лобызая сестру и племянника. – Господи, как же я рад, что вы оказались здесь, в Париже, далеко от страшной и немытой России, где сейчас всем заправляют бородатые, уродливые и дурно пахнущие рабочие да крестьяне!

Татьяна, еще после смерти мужа обнаружившая в сейфе документы, знала, что Ян, он же Алексей, намеренно спровоцировал разрыв между отцом и Игнатом, желая добраться до состояния Беспаловых. Знала она и о том, что Игнат действительно уранист, однако это нисколько ее не волновало: старший брат был единственным, кто остался от некогда большой и дружной семьи Беспаловых.

– Дядя Игнат, посмотри... – начал Пашутка, демонстрируя тому машинку, купленную матерью в Стокгольме.

Но дядька, закатив глаза, произнес:

– О, Поль, прошу, не называй своего дядюшку этим ужасным грубым именем! Я для тебя oncle Georges.

Затем, обратившись к сестре, он живо спросил:

– Танюша, верно ли, что тебе удалось переправить большую часть состояния отца за рубеж? Ведь ты знаешь, что в последние годы он со мной не общался, мне пришлось зарабатывать на жизнь при помощи искусства...

Игнат, он же дядя Жорж, неплохо рисовал, а также писал рецензии на выставки и театральные премьеры для нескольких бульварных листков и вместе со своим любовником-танцовщиком содержал кафе для богемы. Впрочем, много денег это не приносило, однако позволяло Игнату именовать себя «покровителем искусств».