Она устало вздохнула. И вздох этот означал только одно: как же ты мне надоел!

— За кого замуж? — не унимался он. — Как это могло получиться?

Она быстро все ему объяснила. Уложилась буквально в несколько фраз:

— Я встретила мужчину. Он постарше меня… На пять лет… Он сделал мне предложение, и я согласилась.

— Но почему? — взвыл он не своим голосом.

— Что почему? Почему встретила? Или почему сделал предложение? Или почему согласилась? — Она явно издевалась. — Что почему?

— Оксана! Не мучай меня!

Она опять вздохнула:

— За него замуж я захотела. — Она сделала акцент на первой части фразы.

Очередное «почему» уже готово было сорваться с языка Андрея, но Оксана, чтобы быстрее завершить разговор, быстро продолжила без его наводящих вопросов:

— Да, я не собиралась замуж. Да, меня и вправду все устраивало в моей жизни. Но мужчина этот… он как-то зажег меня, что ли. Я понимаю, тебе не очень приятно это выслушивать… Но раз ты настаиваешь…

Ничего себе — «не очень приятно»! Да он умирает сейчас перед ней. Реально умирает! И к слову «приятно» это не имеет ни малейшего отношения. Больно, страшно, ужасно! Ужасающе больно и очень страшно! А она — «не очень приятно»!

Андрей вдруг сломался. Сник, словно потеряв интерес к разговору.

— Ладно, Оксан! Пойду я.

Она молчала. А что тут скажешь? Потянулась было к нему… Дотронуться? Утешить?

Он отодвинулся.

— Пойду, — безнадежно повторил Андрей. С трудом поднялся. С тоской оглядел Оксанину кухню, которую обожал. Все ему здесь нравилось: и обилие цветов на подоконнике, и белоснежные занавески, и мягкий свет низко свисающего абажура. Ярко-оранжевый чайник… Он подарил. А она потом всегда покупала салфетки под свет: то с апельсинами, то с подсолнухами. «Чтобы созвучно было», — объясняла. Оксана все любила логически объяснять…

Он и чашки хотел купить яркие, разноцветные… Зеленые, желтые, красные… А она — нет. Пусть лучше хороший сервиз будет. Однотонный, богатый, дорогой. Яркости хватает от чайника.

Конфеты в вазочке, фрукты на блюде…

Тоска заполонила его всего. Если бы можно было взвесить на каких-нибудь волшебных весах, когда он больше переживал: в момент сознания болезни жены? Или во время тревожного ожидания дочери? Или сейчас, в эту самую минуту? Весы перевесили бы на моменте «сейчас».

Тоска была всепоглощающая, глубинная, вселенская. Ему реально казалось, что он умер… Оболочка телесная осталась, а самого его нет. Такая пустота внутри, чернота, пропасть!

Он медленно повернулся, пошарил в кармане в поисках ключей, бросил их на полку в прихожей. Мельком взглянул в зеркало. Не узнал себя в жалком седом старике. В глазах старика плескалось горе… Этот старик — кто он? Если и Андрей, то какой-то другой. Настоящий Андрей всю жизнь только и делал, что балагурил, шутил, веселился. Жил легко, припеваючи… Доигрался.

Он мягко прикрыл за собой дверь, тихо спустился по лестнице.

И только выходя из подъезда, с такой силой грохнул дверью, что лампочка под козырьком затряслась мелкой дрожью и вдребезги разбилась за его спиной…

А еще он с остервенением пнул ногой скамейку. И саданул по урне. Потом врезал ни в чем не повинному дереву во дворе, сбив руку не просто в кровь, а в какое-то жуткое месиво… Наконец он сел на корточки под это дерево и как ребенок горько заплакал.

Жанна полюбила гулять по местному двору. Вообще после появления Максима она многое пересмотрела в своей теперешней жизни. Максим дал ей надежду, и надежда эта настолько изменила ее, что Жанна в ожидании лучших времен буквально светилась. Она думала: что ж, раз уж я попала в такую ситуацию, то сколько можно мучиться и страдать? Не лучше ли найти хоть какие-то плюсы, извлечь пусть малую, но пользу из вынужденного заточения? И переоценила свою жизнь. Вот, к примеру, массаж, забота о теле, о красоте лица — разве это не плюс? Разве уделяла она себе столько времени и внимания дома? Да нет, конечно! Фигурой вообще никогда не занималась. А здесь аэробика, бассейн, здоровое питание! Вот эти прогулки опять же. Почему нет? Что она все свое свободное время стоит в тоске у окна? Не лучше ли пройтись, подышать, подвигаться?

Дома Жанна тоже не очень-то гуляла. На работу на метро, с работы — на метро.

Дом… Слово это — такое короткое, но настолько емкое… Когда начинаешь задумываться, а что есть твой дом, то однозначно и не ответишь. Только квартира? Или вся девятиэтажка? Или подъезд? А может, двор? Нет, скорее всего даже улица. Или все же город? Наверное, город — это уже понятие родины, а не дома. Или все-таки дома?

Жанна вспоминала в основном квартиру. А в ней родителей, и непременно двоих. Не на даче, не у бабы Саши в деревне и даже не у подъезда. А почему-то именно в квартире. Ну что же этот Максим не мог толком поговорить с ними? Ведь мог же и ответное письмо привезти от них. Что с мамой? Как ее здоровье? Вместе ли она с отцом сейчас? Очевидно, вместе, раз Максим с мужчиной разговаривал по телефону. А вдруг это не отец? А какой-то другой мужчина? Ой, ну что ж за неизвестность какая-то бесконечная! Она злилась на Максима, понимая, что неправа. Он и так единственный, кто для нее в этой ситуации что-то сделал. Жанна не знала про других девчонок, но не удивилась бы, если бы оказалось, что из их заведения больше никому не удалось хоть что-то сообщить о себе на родину.

И потом: кто ей Максим? Чем ей обязан? Он и так ей такую любезность оказал, а она еще смеет злиться…

Мысль позвонить родителям самой с телефона Максима ей, естественно, приходила в голову. И он безропотно предоставлял ей такую возможность: на, пожалуйста, звони! Но Жанна… робела. Брала телефон, нажимала на кнопки, слушала гудки и… закрывала крышку телефона. Почему-то не хватало сил решиться на разговор… Один раз услышала мамино «але» и расплакалась. Ничего не ответила, не открылась… Не просто оказалось заговорить. Жанна даже удивилась — насколько непросто…