— Милости просим!

"Вот кого годы не трогают! Даже эти морщинки ее не старят… Уже и сын седеть начинает, и внуки выросли, а мама все держится молодцом. До чего же Янка на нее похожа!" — несвязно подумал Володя и с нежностью поцеловал мать в щеку. (Каждый раз это нехитрое открытие сбивает его с толку, особенно когда мама с Янкой станут рядышком плечо к плечу, прижмутся друг к другу и одинаково расслабленно улыбаются. Вся дальняя и ближняя родня в один голос уверяет, что он, Владимир, до мелочей похож на мать. Но мало кто замечает, насколько малая пошла в бабушку…)

Из дома на поднятый ими шум вышел отец, непривычно ссутуленный, зябко кутаясь в темно-серое старенькое пальто — неужто нездоровится?.. "Опять ничего не сказали, только вчера ведь звонил!" — рассердился Володя на родителей, этаких чекистов-подпольщиков. А дочка бросилась к деду со всех ног и повисла у него на шее:

— О-о, деда!

— Вот мы и дома, — глубоко вздохнул Володя и только сейчас ощутил навалившуюся на плечи усталость и какую-то новую для него, незнакомую доселе пришибленность. Янка уже куда-то умчалась, из глубины сада звонко доносился ее голос:

— Барон! Моя радость! Ну ты… р-разбаранел, — судя по звуковому сопровождению, чадо принялось тискать бабушкиного любимца, чудовищно пушистого сиамского кота — важного и ленивого, как самый натуральный буржуйский барон.

— Смотри, чтоб Гаврюха не заревновал! — предупредил в шутку Володя. Заслышав свое имя, окопавшийся в машине на заднем сиденье Гаврила неохотно выбрался через приоткрытое окно, задрав для равновесия хвост и хладнокровно царапая когтями стекло. "Сейчас устроит малой сцену ревности", — с улыбкой предположил Владимир, и не ошибся: через полминуты мимо пронесся метеором Барон с безумными глазами, загребая в панике на поворотах толстыми лапами. А за ним без единого звука, с хищно прищуренными ушами, изящно припадая к земле — Гаврюха, воспитанный городской кот во всей своей красе!

— Гаврила, что ты делаешь?! — раздался на всю улицу Янкин трагический вопль. — Что про нас подумают?.. — вприпрыжку подбежала ко взрослым, застывшим на крыльце, изловчилась и ухватила своего питомца за задние лапы. Гаврюха оскорбленно мяукнул, но малая была тверда как кремень: привычно зажала котяру под мышкой и с опаской покосилась на бабушку:

— Какой-то он агрессивный стал, раньше был не такой…

— Ничего, разберутся, — успокоила та, легонько поглаживая жмущегося к ее ногам взволнованного Барона. "Вот кому тактичности не занимать! — снова позавидовал отцу Володя. — Подобные мелочи начинаешь ценить только с годами…"

Батя, по-видимому, решил разбавить затянувшуюся паузу:

— А у нас новые соседи, я вам говорил?

— Говорил, а как же! Да еще и не раз, — поддразнила его мама и с чисто женской последовательностью перебила саму себя, развернулась к Владимиру: — А где Славик?

— Новый русский, говорю, купил, вон домину отгрохал! — талдычил свое отец. Мама с комически-удрученным видом махнула на него рукой и подняла к небу свои прекрасные серые с поволокой глаза, как бы говоря: ну что ж, послушаем, уважим старика!

Говорят, по ней в молодости весь поселок с ума сходил, а она, красавица и хохотунья, выбрала из всех ухажеров-военных самого простого и неприметного, деревенского увальня. И тому же болезненно застенчивого по молодости лет, молчуна из таких, что на людях и двух слов связать не могут. (В те времена молодежь женились рано, обычно сразу после школьной скамьи.) Да и перебирать после войны особо не приходилось — женихов вернулось немного, считанные единицы. "Ах, война, что ж ты, подлая, сделала, вместо свадеб разлуки и дым…", — до сих пор под эту песню Булата Окуждавы мама нет-нет да и "капнет", вспомнит былое. А успокоившись, заведет рассказ о том, как из дюжины шестнадцатилетних мальчишек, ее одноклассников, в сорок пятом году вернулись домой всего лишь двое. (Один из них — ее будущий муж, невзрачный щуплый Шурик Цыбуля с несолидным хохолком темных волос на макушке. Имнно таким батя запечатлен на нечетких послевоенных фотографиях задолго до Володиного рождения.)

Кто же знал, что мамин неказистый избранник за пару лет вымахает в сказочного великана — косая сажень в плечах, — и язык на удивление быстро развяжется, любого тамаду за пояс заткнет. "Откормила Виктория своего, вылюднел-то как!" — шептались между собой завистливые поселковые кумушки, что раньше на молчуна Шурика лишний раз и взглянуть не утруждались.

Помнить все эти подробности Владимир, конечно же, не мог — рассказала по секрету мамина старшая сестра, тетя Валя, известная болтунья. Хотя ей, тете Вале, повезло в жизни намного меньше, не нашлось на нее жениха: так и состарилась одна с целым выводком сменяющих друг друга котов, хоть и золотой души человек. "Ах, война, что ж ты сделала, подлая…" — на каждый День Победы поет в родительском доме Окуджава…

"Ты гляди, у них здесь тоже без мелких перебранок не обходится, как я раньше не замечал? Стоит лишь присмотреться поближе, — отметил про себя Владимир с тоской. — Может, так и надо, все так живут?.."

— Сигнализация, говорю, везде, так что и нам хорошо, не жалуемся, — не унимался отец.

— Хорошо, дальше некуда! — с девчоночьим блеском в глазах возразила мама. — Сынок их музыку как включит на ночь глядя, так хоть из дому беги.

— Ничё, музыку мы и сами можем! — авторитетно заверила Янка, в целях безопасности не выпуская из рук деликатно сопротивляющегося кота. Володя ради хохмы отвесил ей легонький подзатыльник, чадо протестующе пискнуло: — Ай!