– А тебя совесть не мучает? Видеть чужие воспоминания, это то же самое, что и читать чужие дневники, - раздраженно бросила я, поднимаясь за ним по лестнице. Калеб взял меня за руку и остановился на несколько ступенек ниже, так наши глаза оказались на одном уровне.

– Ничего позорного я там не видел. Твое сознание неохотно расстается с воспоминаниями. Возможно, единственное, что меня начало волновать, твой постоянный страх стать похожей на Фиону, и потому не любить детей.

Мне стало страшно. Он говорил о такой сокровенной мысли, в которой я боялась признаться даже самой себе.

– И ты часто думаешь о детях. Но в воспоминаниях мысли не бывают цельными, - неуверенно добавил он, не зная, какой реакции от меня ожидать.

– Конечно же, думаю, - тяжело вздохнула я, понимая, что пришло очередное время делиться сокровенным, и если я думала, что во второй раз станет легче, то ошибалась.

– Я боюсь, что буду ненавидеть их. Мне даже теперь, на седьмом месяце, трудно думать о них, как о детях. Это как ходить с гипсом - неудобно, ты не можешь его снять, но ходить с ним нужно. Да еще беречь, чтобы он не рассыпался. Иногда мне кажется, они забирают, крадут у меня эти 9 месяцев... Если бы не ты, я только глубже погружалась бы в депрессию, в тот страшный омут самобичевания, где я в один момент ненавижу их, а в другой - ужасаюсь своим мыслям.

Лицо Калеба исказила гримаса боли.

– Мне тяжело видеть, как ты мучаешься. Ты воспринимаешь детей, как Зло.

– Знаю, я не справедлива, - лишь смогла ответить я и упрямо замолчала. Я, как и он, ни с кем не делилась такими вот своими переживаниями. Слишком личными, слишком постыдными. Можно подумать, я и сама не понимаю, что веду себя эгоистично.

Калеб без слов все понял, и мы продолжили путь наверх.

Мы попали в ту же комнату, где вчера помирились. Но она выглядела скорее женской: кремовые стены, белое покрывало, пол из светлых досок, покрытый лаком, огромный шкаф и трюмо, а также зеркало во весь рост, что я видела еще вчера.

– Это комната, которую Грем бережет для матери, - объяснил мне Калеб, видя мое неприкрытое удивление.
– Ева часто любит здесь бывать. Я тоже - много вещей напоминает о матери и сестре. Это их фотографии.

Я лишь теперь заметила на трюмо ряд фотографий в изящных серебряных рамках. Они были черно-белыми. Смотря на них, невозможно было понять какого цвета волосы и глаза у женщин, но не понять, что это конец сороковых годов, было невозможно. Сестра была похожа на Калеба и все же, не столь красива. А вот мать - она казалась мне кинодивой. Что-то артистическое проскальзывало в ее чертах. Такое одухотворенное лицо может быть только у людей искусства.

– Она похожа на актрису, - тихо отметила я, даже и не надеясь, что Калеб что-то на это ответит.

– От нее у меня талант к рисованию. Когда-то ее имя знали многие критики. Теперь они мои роботы считают за некоторое копирование ее. Когда я делаю выставки, иногда подписываюсь ее девичьей фамилией.

Я не хотела касаться этой темы, столь болезненной для обоих Гроверов, потому решила сменить направление разговора.

– Я все еще хочу видеть твою комнату, - настояла я, и направилась к выходу.

– Придется спускаться вниз, - нехотя ответил Калеб, указывая в сторону шкафа, - просто фотографии из моего детства и всей остальной жизни, тут.

– Я успею их посмотреть.

Калеб не возражал, просто взял меня на руки, и через несколько секунд мы оказались где-то в середине дома, возможно за холлом, и стояли у двери с коваными украшениями. Я достаточно разбиралась в искусстве, чтобы понять - это антиквариат.

– Из погреба одного французского замка, - без тени смущения заметил Калеб. Роскошь, очевидно для него ничего не значила.

На ощупь дверь оказалась очень приятной и крепкой, неожиданно для ее века.

– Контрабанда?
– я лукаво изогнула бровь.

– Хорошего же ты о нас мнения, - хмыкнул Калеб и чмокнул меня в нос. Видимо к нему начало возвращаться прежнее хорошее расположение духа.
– Кажется, ты действительно кактус.

– Я же говорила, как тебе не повезло, - иронизировала я.

– Ах, коварная судьба, так жестока к невинному вампиру, - съехидничал Калеб, и чтобы я ничего не успела ответить, открыл передо мной дверь.

Я действительно замокла, так как не знала, что подумать. Мне пришлось спуститься по ступенькам, и полуподвальное помещение предстало перед моими глазами в своей полной красе. Несмотря на то, что комната была похожа больше на мастерскую, почему-то в ней не стояло оглушительного запаха красок и растворителя. Здесь были огромные окна, которых я не видела с лицевой стороны дома. Они спускались только до середины стены, видимо с другой стороны, доставая до земли, и занимали полностью противоположную к дверям стену. Прикрывали их темно-синие, тяжелые шторы. Одна же стена, простая кирпичная кладка без какой-либо побелки, от потолка до пола была закрыта полками, на которых вперемешку лежали книги, краски, принадлежности для рисования, диски, возможно с музыкой, а может и фильмами, так как я видела цветные картинки на коробочках. А также рукописи, фотографии стопками и в рамках, красивые пустые винные бутылки разных размеров и цветов. И, конечно же, гордость любого мальчишки - стерео система. Покруче той, что в прошлом году купил себе Ричард. Столик с инкрустацией, место которому было где-нибудь в Лувре, украшал ноутбук, и вся нужная к нему аппаратура. Рядом, что самое странное, кружка с кофе, наполовину опустошенная.