И наиболе цлесообразную форму общественной организаціи Кропоткинъ видитъ въ общин, коммун, представляющей реальные интересы входящихъ въ нее членовъ, стремящейся къ широчайшему, въ предлахъ возможнаго, обезпеченію развитія ихъ личности. Кропоткинъ не отрицаетъ, что и коммуна знаетъ борьбу. Но... есть борьба, двигающая человчество впередъ. Коммуна боролась за человческую свободу, за федеративный принципъ; войны, которыя вели и ведутъ государства, влекутъ ограниченія личной свободы, обращеніе людей въ рабовъ государства.

Кропоткинъ неустанно разоблачаетъ, одно за другимъ «государственныя благодянія», и нтъ и не можетъ быть апологіи государственности, которая бы могла устоять предъ такимъ разъдающимъ анализомъ человческой совсти.

Не останавливаясь подробне на изложеніи содержанія замечательнаго труда — попробуемъ прослдить примненіе авторомъ его «метода» къ соціологическому изслдованію.

Вся книга Кропоткина является по существу сплошнымъ обвинительнымъ актомъ по адресу государства, государства — злодя, государства узурпатора. И такая точка зрнія была бы совершенно понятной, если бы мы подходили къ государству, въ любой изъ его историческихъ формъ, съ этическимъ мриломъ. Но, если примнять методъ естествознанія, какъ только что совтовалъ авторъ, надо помнить, что нтъ законовъ, которые бы не носили неизбжно условнаго характера, и тогда громы Кропоткина противъ государства вообще становятся мало обоснованными. Въ своемъ историческомъ изслдованіи онъ самъ приходитъ къ выводу, что исторія не знаетъ непрерывной эволюціи, что различныя области по очереди были театромъ историческаго развитія; при этомъ каждый разъ эволюція открывалась фазой родового общежитія, потомъ приходила деревенская коммуна, позже свободный городъ; государственной фазой эволюція кончается. «Приходитъ государство, имперія и съ ними смерть», восклицаетъ Кропоткинъ. Вотъ именно этотъ «соціологическій законъ», представляющійся Кропоткину постояннымъ и неизмннымъ, и долженъ былъ бы поставить передъ нимъ вопросъ объ исторической необходимости государства. Онъ, какъ натуралистъ, долженъ былъ бы искать причинъ, почему исторія любого человческаго общежитія, начавъ съ «свободы», кончаетъ неизбжно «государствомъ — смертью», которое у Кропоткина является внезапно, какъ deus ex machina, разрушая все созданное предшествующими творческими эпохами.

Посл увлекательнаго повствованія о средневковой общин Кропоткинъ говоритъ, что въ XVI в. пришли новые варвары и остановили, по крайней мр, на два или на три столтія все дальнйшее культурное развитіе. Они поработили личность, разрушили вс междучеловческія связи, провозгласивъ, что только государство и церковь имютъ монополію объединить разрозненныя индивидуальности. Кто же они эти варвары? «Это — государство, тройственный союзъ военачальника, судьи и священника». Хотя дале Кропоткинъ и даетъ нкоторое историческое объясненіе этому внезапному вторженію варваровъ, однако объясненіе далеко недостаточное. И именно здсь — слабый пунктъ всей исторической аргументаціи автора. Онъ почти не изучаетъ, или не интересуется процессомъ внутренняго разложенія тхъ общежитій, которыя представляются ему, если не идеальными, то наиболе цлесообразными. Онъ изслдуетъ вншнюю политику по отношенію къ средневковой коммун, городу, ремеслу и не замчаетъ внутренняго раскола, находящаго себ часто иное объясненіе, чмъ злая только воля заговорщиковъ противъ сосдскаго мира. Въ развитіи общественнаго процесса онъ почти игнорируетъ его техно-экономическую сторону, онъ не входитъ въ изученіе причинъ, повлекшихъ внутреннее разложеніе цехового строя, для него остается невыясненнымъ промышленный взрывъ конца ХVІІІ вка и еще ране блестящее развитіе мануфактуры. Остановившись бгло на меркантилистической эпох и сдлавъ общія указанія на однобокую политику государства, онъ длаетъ категорическое завреніе объ умираніи промышленности въ XVIII вк. Этой неполнотой историческаго анализа объясняется и нкоторая романтичность въ его характеристик средневковья.

Въ результате у Кропоткина является стремленіе къ идеализаціи всякой коммуны, на какой бы низкой ступени правосознанія она ни стояла. Едва ли съ этимъ можно согласиться, именно оставаясь на почве анархистскаго міросозерцанія. Если современному передовому правосознанію претитъ государственная форма общежитія, убивающая личную иниціативу, налагающая на освободившуюся внутренно личность путы вншняго принужденія, безплодно расточающая человческія силы, утверждающая общественную несправедливость своимъ пристрастнымъ служеніемъ господствующимъ экономическимъ интересамъ, то въ отдльныхъ догосударственныхъ формахъ общежитія мы найдемъ ту же способность убивать свободную личность и свободное творчество, какъ и въ современномъ государств. И, конечно, у государства, играющаго у Кропоткина безсмнно роль гробовщика свободнаго общества, были причины появленія боле глубокія, чмъ рисуетъ Кропоткинъ.

Общество истинно свободныхъ людей не можетъ породить рабства, истинно свободная коммуна не привела бы къ рабовладльческому государству. Но смшанное общество, гд наряду съ свободными были и несвободные, гд свобода другого цнилась и уважалась постольку, поскольку это не вредило собственнымъ интересамъ, гд взаимопомощь диктовалась не любовью, а грубымъ эгоистическимъ расчетомъ — не могло не породить эксплоататоровъ и эксплоатируемыхъ, прійти къ разложенію и закончиться государственнымъ компромиссомъ.

Поэтому, если историко-философская теорія Кропоткина желаетъ остаться строго реалистической, она должна признать, что вс формы «соціальнаго» или «антисоціальнаго» закрпощенія, въ томъ числ и государство, суть также продукты творческихъ силъ массъ, а не выдумка случайныхъ, прирожденныхъ «злодевъ», желающихъ въ что-бы то ни стало портить человческую исторію. Наконецъ, какія могли бы быть причины этого постояннаго торжества ничтожной — въ количественномъ и качественномъ смысл — кучки людей надъ превосходящими ихъ въ обоихъ смыслахъ массами?

Чрезмрная идеализація творческой силы «массъ», доходящая до настоящаго фетишизма, представляетъ также чрезвычайно уязвимый пунктъ историко-философскихъ построеній анархизма.

Уже со временъ Прудона и Бакунина въ анархистической литератур стало традиціоннымъ утвержденіе, что самый анархизмъ — и какъ міросозерцаніе и какъ практическія формы организаціи (соціальные институты взаимопомощи) — есть продуктъ творчества массъ.

Однако, утвержденіе это никогда и никмъ еще не было доказано.

Между тмъ, едва-ли возможно — и по существу, и методологически — отождествлять понятія «анархизма» и «взаимопомощи». Съ одной стороны, въ такомъ представленіи, «анархизмъ» становится всеобъемлющимъ; анархизмъ является какъ-бы своеобразной формой присущаго всмъ инстинкта самосохраненія. Съ другой стороны, институты взаимопомощи — коммуна, союзъ, партія — могутъ быть продиктованы такими интересами и чувствами, которыя не заключаютъ въ себ ничего анархическаго.

«Анархизмъ», какъ движеніе массъ, и по сію пору не играетъ еще нигд значительной роли. Соціальныхъ институтовъ, исторически утвердившихся, анархическаго характера мы не знаемъ. Широкія, но весьма неопредленныя и модифицируемыя иными вліяніями симпатіи къ анархизму можно наблюдать среди крестьянскаго населенія. Нкоторые изслдователи, въ род Боргіуса или Зомбарта, основываясь на наблюденіяхъ и статистическомъ матеріал самихъ анархистовъ, даже опредленно настаиваютъ на «аграрномъ» характер анархизма. «Везд, гд сельское населеніе поднималось до самостоятельнаго движенія, — пишетъ Зомбартъ — оно всегда носило анархическую окраску». (Италія, Испанія, Ирландія). Но это — все. И если не считать, только въ послдніе годы слагающагося въ замтныхъ размрахъ въ пролетарской сред, анархо-синдикализма, можно было-бы еще и сейчасъ характеризовать анархизмъ словами Бакунина — «бездомная странствующая церковь свободы».