Раджниш Бхагван Шри
Шрифт:
Ребенка научили читать молитву перед сном. Однажды вечером мать наблюдала за ним, чтобы проверить, молится ли он. Ребенок пробормотал несколько слов, улегся на подушку и натянул на себя одеяло.
— Что такое? — сказала мать. — И это вся молитва?
— Зачем тратить время на то, чтобы повторять каждый день одно и то же? — ответил малыш. — Поэтому я говорю Богу: "Все то же самое!" Я уверен, Он достаточно умный, чтобы понять.
Так нам советует рассудок: зачем повторяться? Но сердце желает повторения, снова и снова. Сердце не может понять этого "все то же самое". И когда сердце повторяет, оно погружено в нектар Его имени. Чем больше сердце повторяет, чем больше мы теряем себя в экстазе. Это похоже на жужжание пчелы, но это можно понять, только если у вас уже есть то самое переживание.
В самом конце Нанак напоминает нам, что не надо потакать себе и хвастать тем, что мы-де знаем Его или можем описать Его свойства, предъявляя этим лишь доказательство своей глупости. Но если в постоянном пении Ему хвалы вы утратите свое "эго", вы будете мудрейшим из мудрых. Если же, говоря о Нем, вы усиливаете свое "эго", если вы думаете "Кто же еще может знать то, что знаю я?" — тогда вы точно величайший из дураков!
Глава 3. Птицы не учатся музыке
Есть такая суфийская история:
Однажды один царь разгневался на своего первого министра и повелел заточить его в высокую башню, из которой невозможно было сбежать; прыжок из окна означал бы неминуемую смерть. Но по пути в башню (царь об этом не узнал) министр успел шепнуть что-то на ушко своей жене. В первую же ночь она пришла и посадила на стену башни самого обыкновенного таракана. На усики она капнула ему чуть-чуть меда, и таракан пополз вверх, на запах, в поисках меда. Он был обвязан тонкой шелковинкой. Медленно-медленно таракан взобрался на три сотни футов над землей, где его уже поджидал первый министр. Он ухватился за шелковинку, потянул ее к себе, — а к кончику шелковинки жена министра привязала нитку, к нитке — шнурок, а к шнурку — крепкую веревку. Веревка, наконец, оказалась у министра в руках, и с ее помощью он смог спуститься.
В притче говорится, что министр не только сумел спастись из башни, но и нашел средство спастись из предельного плена жизни. Если в руки попадает тончайшая шелковинка, уже не составит никакого труда достичь освобождения. По самой слабенькой ниточке можно взобраться к прекрасному, но ниточка должна попасть вам в руки. Если вы увидели хотя бы луч света, вы можете придти к солнцу.
Все религии, все духовные учителя приходят к Богу, цепляясь за ту или другую ниточку. Ниточек много, и привязывать их можно не только к тараканам, но и к другим насекомым. Вовсе не обязательно смазывать им усики именно медом; сгодится что угодно, что заставит насекомое ползти к узнику. Ниточка становится мостом.
Ниточка, за которую ухватился Нанак, предельно ясная, но мы слепы и глухи, и не слышим его.
Если вы внимательно понаблюдаете за жизнью, вы поймете, что самое потрясающее, что в ней есть, — это песня. Птицы пели всегда; каждое утро они песней возвещают о восходе солнца. Ветер шелестит в листве, и в этом тоже музыка. Своя мелодия у водопада. Тучи сталкиваются с грохотом и громом. Особенный звук у реки, у волн, которые набегают на берег. Взгляните на жизнь и прислушайтесь. Отовсюду доносится симфония реальности.
Музыка — самое чистое и ясное из того, что есть во Вселенной. Лишь в смерти музыка затихает, потому что умолкает жизнь. Жизнь преисполнена звучания, но человек глух; поэтому, хотя нить не запутана и уже у нас в руках, мы не хватаемся за нее. Если жизнь столь исполнена песни, значит, поистине, за ней — рука Божья. Бог прячется где-то за песней. Если бы мы могли петь, если бы мы позволили Его музыке увлечь, поглотить нас, тогда бы мы потянули за нить. Быть поглощенным музыкой — вот та нить, которая ведет к Нему. Позвольте себе это — и вы вскоре покинете тюрьму сансары, повседневного мира, и достигнете в Боге освобождения.
Нанак сделал пение своей садханой, своей йогой, своей практикой. Наверняка вы хотя бы раз почувствовали, как вас одолевает благое безумие и экстаз пения. Но люди боятся петь. Птицам нет дела до того, благозвучны ли их голоса, а люди этим весьма озабочены. Поют лишь немногие, те, у кого хороший голос; остальные поют только в ванной, где никто и> не видит и не слышит. Пение освежает гораздо лучше, чем ванна, потому что в ванне смывается лишь поверхностная грязь, песня же проникает глубоко в душу. Тот, кто не способен напевать себе под нос, утратил свою связь с Богом; он все дальше и дальше отходит от существования, превращаясь в ходячий труп.