„Благодарю тебя за твои разспросы обо мн и буду охотно отвчать на нихъ обстоятельно; ибо нтъ тяжеле состоянія, какъ быть неузнаннымъ тми, кого мы любимъ. Для меня на всемъ земномъ шар существуютъ только два человка, которыхъ одобреніемъ я дорожу, какъ собственнымъ: это ты и Титовъ. И оба вы меня не поняли. Вы думаете, что я, не зная цны жизни, безполезно трачу свое время, не сожаля о потерянныхъ минутахъ и не имя въ душ того огня, который не позволяетъ успокоиться въ бездйствіи, за настоящимъ забываю и прошедшее, и будущее; что я произвольно предоставилъ обстоятельствамъ направлять мои поступки по вол случая, и оправдываю это состояніе (которое ты справедливо называешь состояніемъ ничтожества) тмъ, что въ немъ есть нчто поэтическое. Но въ самомъ дл не знаю я: есть ли поэзія въ произвольной утрат самобытности; знаю только, что я не искалъ такой поэзіи. Но не вы виноваты въ томъ, что не поняли меня; виноватъ одинъ я, или, лучше сказать, т обстоятельства, которыя ввели меня въ двумысленное положеніе.

„Еслибы передъ рожденіемъ судьба спросила меня: что хочешь ты избрать изъ двухъ? или родиться воиномъ, жить въ безпрестанныхъ опасностяхъ, безпрестанно бороться съ препятствіями, и не зная отдыха, наградою за вс труды имть одно сознаніе, что ты идешь къ цли высокой, — и лечь на половин пути, не имя даже въ послднюю минуту утшенья сказать себ, что ты видлъ желанное? или провесть спокойный вкъ, въ кругу мирнаго семейства, гд желанья не выходятъ изъ опредленнаго круга возможностей, гд одна минута сглаживаетъ другую, и каждая встрчаетъ тебя равно довольнымъ, и гд жизнь течетъ безъ шума и утекаетъ безъ слда?... Я бы не задумался о выбор и ршительною рукою взялъ бы мечъ. Но, по несчастію, судьба не посовтовалась со мною. Она окружила меня такими отношеніями, которыя разорвать значило бы измнить стремленію къ той цли, которая одна можетъ украсить жизнь, но которыя сосредоточиваютъ всю дятельность въ силу перенесенія. И здсь существуетъ для меня борьба, и здсь есть опасности и препятствія. Если он незамтны, ибо происходятъ внутри меня, то отъ того для меня значительность ихъ не уменьшается.

„Въ самомъ дл, разсмотри безпристрастно (хотя въ теперешнемъ твоемъ положеніи это значитъ требовать многаго): какое поприще могу я избрать въ жизни, выключая того, въ которомъ теперь нахожусь? — Служить — но съ какою цлью? — Могу ли я въ служб принесть значительную пользу отечеству? Ты говоришь, что сообщеніе съ людьми необходимо для нашего образованія, — и я съ этимъ совершенно согласенъ; но ты зовешь въ П. — Назови же тхъ счастливцевъ, для сообщества которыхъ долженъ я хать за тысячу верстъ, и тамъ употреблять большую часть времени на безполезныя дла. Мн кажется, что здсь есть врнйшее средство для образованія: это — возможность употреблять время, какъ хочешь. Не думай, однакоже, чтобы я забылъ, что я Русскій, и не считалъ себя обязаннымъ дйствовать для блага своего отечества. Нтъ! вс силы мои посвящены ему. Но мн кажется, что вн службы — я могу быть ему полезне, нежели употребляя все время на службу. Я могу быть литераторомъ, а содйствовать къ просвщенію народа не есть ли величайшее благодяніе, которое можно ему сдлать? На этомъ поприщ мои дйствія не будутъ безполезны; я могу это сказать безъ самонадянности. Я не безполезно провелъ мою молодость, и уже теперь могу съ пользою длиться своими свдніями. Но цлую жизнь имя главною цлью: образовываться, могу ли я не имть вса въ литератур? Я буду имть его, и дамъ литератур свое направленіе. Мн все ручается въ томъ, а боле всего сильные помощники, въ числ которыхъ не лишнее упомянуть о Кошелев; ибо люди, связанные единомысліемъ, должны имть одно направленіе. Вс т, которые совпадаютъ со мной въ образ мыслей, будутъ моими сообщниками. Кром того, слушай одно изъ моихъ любимыхъ мечтаній: у меня четыре брата, которымъ природа не отказала въ способностяхъ. Вс они будутъ литераторами, и у всхъ будетъ отражаться одинъ духъ. Куда бы насъ судьба ни завела и какъ бы обстоятельства ни разрознили, у насъ все будетъ общая цль: благо отечества, и общее средство: литература. Чего мы не сдлаемъ общими силами? Не забудь, что когда я говорю мы, то разумю и тебя и Титова…..

„Мы возвратимъ права истинной религіи, изящное согласимъ съ нравственностью, возбудимъ любовь къ правд, глупый либерализмъ замнимъ уваженіемъ законовъ, и чистоту жизни возвысимъ надъ чистотою слога. Но чмъ ограничить наше вліяніе? Гд положишь ты ему предлъ, сказавъ nec plus ultra? Пусть самое смлое воображеніе поставитъ ему Геркулесовы столбы, — новый Колумбъ откроетъ за ними новый свтъ.

„Вотъ мои планы на будущее. Что можетъ быть ихъ восхитительне? Если судьба будетъ намъ покровительствовать, то представь себ, что лтъ черезъ 20 мы сойдемся въ дружескій кругъ, гд каждый изъ насъ будетъ отдавать отчетъ въ томъ, что онъ сдлалъ, и въ свои свидтели призывать просвщеніе Россіи. Какая минута!

„Но если я теперь не длаю ничего, то причина тому, по несчастію, слишкомъ достаточная. Я такъ разстроилъ свое здоровье въ ныншнюю зиму, что всякое напряженіе ума для меня вредно. Нкоторыя обстоятельства заставляютъ даже опасаться чахотки, и потому здить верхомъ, ходить, спать и прочее, составляютъ вс мои занятія. Даже кофе, на который ты такъ нападаешь, долженъ я былъ промнять на шоколадъ a la sante. Трубка еще не покидаетъ меня, но это потому, что она мн не вредитъ. Впрочемъ, образъ жизни моей весьма однообразенъ. Утро я провожу въ своей комнат, читаю романы, стихи и все то, что не требуетъ большаго труда. Посл обда сплю, а ввечеру зжу верхомъ. Новыхъ знакомствъ не длаю, и видаюсь почти только съ Рожалинымъ, Полевымъ, Мицкевичемъ и Соболевскимъ, съ которымъ вмст зжу по окрестностямъ Москвы. Вотъ теб подробный отчетъ обо всемъ, что до меня касается. Надюсь получить отъ тебя такой же. Если же ты собираешься скоро къ намъ, то оставь Титову завщаніе: не лниться. Онъ сталъ ни на что не похожъ”.

Въ начал 1827 года, когда въ Москв возобновились литературные вечера у княгини З. А. Волконской, на которыхъ бывалъ Киревскій, князь Вяземскій усплъ взять съ него слово написать что-нибудь для прочтенія, и онъ написалъ „Царицынскую ночь”. Это былъ первый литературный опытъ Киревскаго, сдлавшійся извстнымъ многочисленному кругу слушателей и нын впервые напечатанный. Весною 1828 г., когда Московскіе литераторы провожали узжавшаго въ Петербургъ Мицкевича, за ужиномъ, при поднесеніи ему серебрянаго кубка, И. Киревскому первому пришлось произнесть свои стихи въ честь Польскаго поэта. Въ томъ же году, онъ написалъ для Московскаго Встника, издаваемаго его друзьями, Погодинымъ и Шевыревымъ: Нчто о характер поэзіи Пушкина. Статья была напечатана безъ подписи его имени и только съ цифрами 9 и 11. Тогда же и Петръ Киревскій напечаталъ въ Встник отрывокъ изъ Кальдерона, переведенный имъ съ Испанскаго, и издалъ особою книжкою переводъ Байроновской повсти Вампиръ. Такимъ образомъ въ 1828 г. оба брата вмст выступили на литературное поприще.

КЪ А. И. КОШЕЛЕВУ, въ 1828 г. Октября 1-го.

„Получивши твое письмо 17 Сентября, я отложилъ отвтъ до сегодняшняго дня, потому что ршился писать къ вамъ, Петербургскимъ, только два раза въ мсяцъ, 1-го и 15, для того, чтобы писать, ибо иначе я вчно бы остался при однихъ сборахъ. И такъ, ты не долженъ на меня сердиться за медленность отвта и напередъ пріучи себя ждать 2 недли, выключая экстренныхъ случаевъ. Я лучше хочу наврное писать изрдка, нежели собираться цлый годъ — писать каждый день, т.-е. я не хочу брать примра съ людей, каковъ Кошелевъ. Нечего сказать, министръ на общанія! Хотлъ писать часто и до сихъ поръ написалъ только одно письмо; хотлъ прислать отрывки изъ своихъ сочиненій объ исторіи, и я увренъ, и сочиненія и отрывки sind noch im Werden. Хотлъ перевести Cousin, хотлъ прочесть всего Гердера, и я дамъ руку отсчь, что ты одного не кончилъ, а другаго и не начиналъ. Знаешь ли ты, отчего ты до сихъ поръ ничего не написалъ? Отъ того, что ты не пишешь стиховъ. Еслибы ты писалъ стихи, тогда бы ты любилъ выражать даже бездльныя мысли, и всякое слово, хорошо сказанное, имло бы для тебя цну хорошей мысли а это необходимо для писателя съ душой. Тогда только пишется, когда весело писать, а тому, конечно, писать не весело, для кого изящно выражаться не иметъ самобытной прелести, отдльной отъ предмета. И потому: хочешь ли быть хорошимъ писателемъ въ проз? — пиши стихи. Я увренъ, что Титовъ моего мннія. Что Шеллингъ любитъ поэзію и хорошо знаетъ всхъ древнихъ и новыхъ поэтовъ, — это извстно; но, читая его рчь объ искусствахъ, нельзя сомнваться, чтобы онъ въ молодости не писалъ стиховъ. За то Кантъ, поручусь, никогда не прибралъ ни одной римы; за то он незваныя приходили къ нему въ его проз; за то читатели Канта къ читателямъ Шеллинга какъ 5 къ 5000. Изъ всего этого слдуетъ: Кошелевъ, пиши стихи! Не будешь писать стиховъ, не будешь имть читателей, какъ бы твои мысли хороши ни были; слдовательно: Кошелевъ, пиши стихи!

„Я увренъ, что не только для усовершенствованія слога, но и для образованія ума и воображенія, для развитія чувства изящнаго (которое, какъ мы съ тобой знаемъ, есть начало, причина, мра и цль всякаго усовершенствованія), слдовательно для счастія жизни, для красоты жизни, для возвышенности жизни, необходимо писать стихи: и потому, Кошелевъ, пиши стихи!

„Ты врно согласенъ, что чмъ образованне человкъ, тмъ онъ лучше владетъ своимъ языкомъ; но развей эту мысль и ты увидишь, что въ ней самой заключается еще другая: чмъ лучше человкъ владетъ языкомъ, тмъ онъ образованне. Слдовательно, опять возвратимся къ моему припву: Кошелевъ, пиши стихи!