„...Потомъ я отправился къ Титову и Кошелеву. Обдали мы вмст съ Жуковскимъ, который остался дома нарочно для меня; разспрашивалъ про Долбино, про Мишенское. Вс дома, говоритъ онъ, вс слды прежняго уже не существуютъ. Въ Москв я не зналъ ни одного дома; они сгорли, перестроены, уничтожены; въ Мишенскомъ также, въ Муратов также. И это, казалось ему, было отмнно грустно. Посл обда онъ легъ спать въ моей комнат; я также. Въ вечеру онъ отправился въ Эрмитажъ, а ко мн пришелъ Кошелевъ и увелъ меня къ Одоевскому, гд ждалъ Титовъ. Кошелевъ и Титовъ оба зовутъ меня перехать къ нимъ; но кажется, что я не стсняю Ж. — Здсь я останусь до слдующей середы, до 22-го Января. Въ своихъ я нашелъ здсь еще больше дружбы и теплоты, нежели сколько ожидалъ. Говоря свои, я разумю Титова и Кошелева. Вчерашній вечеръ у Одоевскихъ была совсмъ Москва.

„Я былъ вчера въ Казанскомъ собор и слушалъ Евангеліе, загадавши, но не разслушалъ ни однаго слова, кром послдняго: „И возвратится въ домъ свой ”.

„Прощайте, пора на почту”.

Отъ 14-го Января.

„...Оттуда я пошелъ осматривать Петербургскія улицы и зашелъ въ лавку къ Смирдину. Вертеръ, который у него былъ, уже весь проданъ [8] . Онъ проситъ прислать ему экземпляровъ 20 на коммиссію. Полеваго Исторіи у него разошлось около 200 экз., т. е. почти вс, на которые онъ подписался. Юрій Милославскій былъ разхваченъ въ одну минуту, и теперь его въ Петербург нельзя найдти до новаго полученія изъ Москвы. Видлъ тамъ Денницу, и ея изданіе мн очень понравилось. Скажите это Максимовичу, которому кланяются вс здшніе и я включительно. Выйдя изъ лавки Смирдина, я озябъ порядочно и отправился обдать къ Демуту, оттуда къ Титову, тамъ домой. Въ вечеру явились Тит. и Одоевск., съ которыми мы просидли до часу ночи. Жуковскій, который сидлъ вмст съ нами, былъ очень милъ, веселъ, любезенъ, — не смотря на то, что его глаза почти слипались, какъ говоритъ Вася, ибо онъ обыкновенно ложится въ 10 часовъ. Онъ разсказывалъ много интереснаго про свое путешествіе, про Жанъ-Поля, говорилъ объ Исторіи Полеваго, объ Юріи Милославскомъ и пр., словомъ выискивалъ разговоръ общезанимательный. Я еще не описалъ вамъ его образа жизни, потому что не хорошо знаю его и не усплъ распросить всего подробно. Я вызжаю отсюда ровно черезъ недлю, потому отвтъ на это пишите ко мн въ Берлинъ, poste-restante”.

Отъ 15 Января.

„...Я всякій день вижусь съ своими Петербургцами: съ Титовымъ, Кошелевымъ, Одоевскимъ и Мальцевымъ. Пушкинъ былъ у насъ вчера и сдлалъ мн три короба комплиментовъ объ моей стать. Жуковскій читалъ ему дтскій журналъ, и Пушкинъ смялся на каждомъ слов, — и все ему понравилось. Онъ удивлялся, ахалъ и прыгалъ; просилъ Жуковскаго „Зиму” напечатать въ Литературной газет, но Ж. не далъ. На Литературную газету подпишитесь непремнно, милый другъ папенька; это будетъ газета достоинства Европейскаго; большая часть статей въ ней будетъ писана Пушкинымъ, который открылъ средство въ критик, въ простомъ извщеніи объ книг, быть такимъ же необыкновеннымъ, такимъ же поэтомъ, какъ въ стихахъ. Въ его извщеніи объ исповди Амстердамскаго палача вы найдете, какъ говоритъ Жуковскій, и умъ, и приличіе, и поэзію вмст.

„...Жуковскаго опять нтъ дома, у него почти нтъ свободной минуты; оттого немудрено ему лниться писать. Вчера однако мы видлись съ нимъ на минуту поутру и вмст провели вечеръ съ Пушкинымъ”.

17 Января.

„...Дни мои проходятъ все однимъ манеромъ. Поутру я встаю поздно часовъ, въ 11, пишу къ вамъ, потомъ одваюсь, кто нибудь является ко мн, или я отправляюсь куда нибудь; потомъ обдаю но большей части въ трактир, — посл обда я сплю, или гуляю: въ вечеру, если дома, то съ Жуковскимъ, а если не дома, то съ Петербургскими Московцами; потомъ ду къ вамъ въ Москву, т.-е. ложусь спать: въ эти два часа, которые проходятъ между раздваньемъ и сномъ, я не выхожу изъ-за Московской заставы. Вчера Жуковскій сдлалъ вечеръ, какъ я уже писалъ къ вамъ; были вс, кого онъ хотлъ звать выключая Гндича, мсто котораго заступилъ Василій Перовскій, и, слдовательно, число 12 не разстроилось. Жуковскій боялся тринадцати, говоря, что онъ не хочетъ, чтобы на моемъ прощальномъ вечер было несчастное число. Чтобы дать вамъ понятіе о Крылов, лучше всего повторить то, что говоритъ объ немъ Жуковскій, т.-е. что это славная виньетка для его басень: толстый, пузатый, сдой, чернобровый, кругломордый, старинный, въ каждомъ движеніи больше смшной, чмъ острый. — Пришелъ Мальцевъ. Прощайте до завтра”.

20 Января.

„Неужели вы не получаете моихъ писемъ, тогда какъ я писалъ каждый день, три раза во время дороги и здсь уже разъ 12? Не носятъ ли писемъ моихъ кому другому? Нтъ ли другой Елагиной у Красныхъ воротъ? Если вы теперь получили мои письма, то вы видли изъ нихъ, что вчера я еще разъ осматривалъ Эрмитажъ. Я употребилъ на это три часа; стоялъ передъ нкоторыми картинами боле 1/4 часа и потому все еще не видалъ большей половины какъ должно. Оттуда я отправился къ Dubois, (это родъ Andrieux), гд меня ждали Титовъ и Кошелевъ; оттуда къ Одоевскому, потомъ домой, гд проспорилъ съ Васильемъ Андреевичемъ до 1-го о Фламандской школ, и, кажется, опять оставилъ о себ такое же мнніе, какое онъ имлъ обо мн посл перваго нашего свиданія въ 26 году. Но я не раскаиваюсь; когда нибудь мы узнаемъ другъ друга лучше. Онъ читалъ мн нкоторые стихи свои давнишніе, но мн неизвстные: къ фрейлинамъ, къ Нарышкину, на заданныя римы и проч. Cette profanation du g'enie m'a choqu'e. Теперь онъ не пишетъ ничего, и тмъ лучше. Поэтическое дло важне поэтическихъ стиховъ. Но окончивши, ему опять хочется возвратиться къ поэзіи и посвятить остальную жизнь Греческому и переводу Одиссеи.

„Если бы я могъ высказать вамъ всю дружбу, которую мн показываютъ здсь вс наши, то врно доставилъ бы вамъ этимъ большое удовольствіе; — особенно Кошелевъ, который обходится со мною такъ, какъ только длается между родными братьями. Жуковскій надавалъ мн кучу рекомендательныхъ писемъ въ Берлинъ и Парижъ; кром того подарилъ мн свою дорожную чернилицу и ящикъ съ складными перьями. Онъ читалъ письма Петрушины и говоритъ объ нихъ съ большимъ чувствомъ. Въ самомъ дл письма брата такъ хороши, что по нимъ можно узнать его. Жуковскій общается писать къ вамъ посл моего отъзда, и я увренъ, что сдержитъ слово. Напишите мн въ Берлинъ все, что онъ скажетъ обо мн. По многимъ причинамъ мн это будетъ отмнно интересно. Если можно, пишите обо всемъ, что для меня можетъ быть интересно и что мн весело будетъ узнать и что нтъ, — только бы я зналъ”.

Середа 21 Января, Спб. 1830.

„....Нынче въ 10 часовъ отправился нашъ милый странникъ въ путь свой, здоровый и даже веселый. Мы съ нимъ простились у самаго дилижанса, до котораго я его проводилъ. Ему будетъ хорошо хать. Повозка теплая, просторная; онъ не одинъ; хлопотъ не будетъ никакихъ до самаго Берлина. Дорога теперь хороша, и зда будетъ скорая. Въ Берлин ему будетъ, надюсь, пріятно. Я снабдилъ его письмами въ Ригу, Берлинъ и Парижъ. Въ Риг одинъ мой добрый пріятель поможетъ ему уладить свои экономическія дла, то есть размнять деньги выгоднйшимъ образомъ. Въ Берлин мое письмо познакомитъ его прозаически съ нашимъ посломъ, который дастъ ему рекомендательныя письма дале, и поэтически съ Гуфландомъ, который потшитъ душу его своею душою. Въ Париж онъ найдетъ Тургенева, котораго я просилъ присосдить его къ себ, и быть ему руководцемъ на Парижскомъ паркет. Для меня онъ былъ минутнымъ милымъ явленіемъ, представителемъ яснаго и печальнаго, но въ обоихъ образахъ драгоцннаго прошедшаго, и веселымъ образомъ будущаго, ибо, судя по немъ и по издателямъ нашего домашняго журнала (особливо по знаменитому автору заговора Катилины) и еще по Мюнхенскому нашему медвженку, въ вашей семь заключается цлая династія хорошихъ писателей — пустите ихъ всхъ по этой дорог! Дойдутъ къ добру. Ваня — самое чистое, доброе, умное и даже философическое твореніе. Его узнать покороче весело. Вы напрасно такъ трусили его житья-бытья въ Петербург: онъ не дрожалъ отъ холода, не терплъ голода въ трактир; онъ просто жилъ у меня подъ роднымъ кровомъ, гд бы и вамъ было мсто, если бы вы его проводить вздумали, и напрасно не вздумали. Къ несчастію, по своимъ занятіямъ, я не могъ быть съ нимъ такъ много, какъ бы желалъ, но все мы пожили вмст. Я познакомилъ его съ нашими отборными авторами; показывалъ ему Эрмитажъ. Боле вмст нигд быть не удалось. Но отъ него не убжитъ: черезъ 2 года вы прідете его встртить здсь, и вмст съ нимъ и со мною все осмотрите. Удивляюсь, что вы не получали писемъ отъ него. Онъ писалъ ихъ нсколько разъ съ дороги и почти всякій день изъ Петербурга. Я не писалъ отъ того, что онъ писалъ. Теперь пишу объ немъ, чтобы вы были совершенно спокойны на его счетъ: здоровъ и веселъ. До извстной вамъ раны я не прикасался, дорога затянетъ ее...”.

27 Января, Воскресенье, Рига.

„Вотъ онъ я, въ Риг. Вчера въ вечеру пріхалъ и вчера же отправился съ письмомъ отъ Жук. къ прокурору Петерсону, которымъ studiosus Петерсонъ стращалъ станціонныхъ смотрителей. Этотъ прокуроръ Петерсонъ принялъ меня какъ роднаго, какъ друга. Но въ будущемъ письм я опишу это подробно. Сегодня цлый день провелъ я въ расхаживаньи, въ разъзд по городу, котораго достопримчательности показывалъ мн этот милый толстый прокуроръ. Сейчасъ изъ Муссы, гд видлъ Нмцевъ, которые еще Vorschmack тхъ Нмцевъ къ которымъ ду. Въ Дерпт я не былъ у бабушки, потому что прозжалъ черезъ Дерптъ въ 2 часа ночи; но видлъ ихъ домъ и отсюда пошлю ваше письмо, вмст съ своимъ и съ вашимъ образомъ. Прощайте, уже 1 часъ, а завтра мн надо вставать въ 6, мнять деньги, пить кофе у Петерсона и перемнить паспортъ, который оказался недйствительнымъ, ибо по новому постановленію онъ живетъ только три недли. Найду ли я на почт письмо отъ васъ? Я оставлю здсь у Петерсона подробное описаніе моего отъзда изъ Петербурга сюда до послдняго часа отсюда въ Кенигсбергъ. Петерсонъ отправитъ это на слдующей почт”.