Индуизм — чуть ли не единственная крупная религия, в которой наркотическим веществам отводится важное место. (Еще и теперь, если вы предложите жрецу или служителю в храме гашиш, он сочтет это подношение естественным и куда более ценным, чем пища, обходиться без которой считается нормальным.)

Сома [60] с ее способностью обращать людей в богов описана в Ведах. {130}

Сотни религиозных предписаний, окружающих эту тему, могут привести в замешательство. Индуистские ритуалы вообще сложны и изобилуют деталями.

Словесные формулы, подготовительные обряды, приглашение священников, выбор места, строительство хижины, подготовка телег для перевозки, освящение дорожной колеи, углубление под столб, укладка веток, переноска огня, ритуальные прикосновения, «освобождение голоса», приготовление сладостей, подготовка посуды, установка воды для омовений, освящение, окропление… и множество других ритуалов занимают важное место между утренней и вечерней выжимками.

Из всей бесконечной церемонии, ход которой описан в деталях, меньше всего внимания уделено самому опьянению. Но в молитвах говорится о нем и о связанных с ним опасностях: «Не устрашай меня, — заклинают его, — не тронь сердца моего своими искрами». Говорится и о просветлении, которое приходит вслед за опьянением. «Мы выпили сому, — гласит последняя фраза, — мы стали бессмертными. [61] Мы видели свет, мы обрели богов».

Как правило, молодой человек попадает в Индию неподготовленным, имея за плечами лишь опыт измененных внутренних состояний, полученный благодаря галлюциногенам, и в тамошней атмосфере или в выбранной наугад священной книге он обнаруживает что-то смутно близкое. Так он получает толчок, испытывает подъем, обретает способ ощущать вокруг себя бесконечность, которая с ним говорит и многое ему открывает, являясь напрямую, без посредников. Индус стремится увидеть божественное во всем, независимо от того, употребляет он наркотики или нет, и это отношение странным образом напоминает западному юноше нечто уже знакомое, только здесь оно вошло в реальную жизнь и даже почти общепринято.

В Упанишадах и Пуранах, в великих эпосах, например в Махабхарате, как только текст выходит за рамки исторических событий — то же стремление к неосуществимому и так же священное переступает границы, отведенные ему в жизни.

И не один лишь пантеизм [62] (который нельзя свести к многобожию, даже если допустить любое многообразие богов) берет начало от этого порыва, безграничного стремления все обожествлять. Есть и еще нечто, к чему можно подступиться в отдельных редких состояниях… это — ощущение Духа во всем.

Чувство не-раздвоенности, так или иначе знакомое каждому, кто экспериментировал с психоделиками, снова и снова обнаруживается во многих индийских книгах, не только в их поэтике, но и в героике — в таких гимнах, как Упанишады, не-раздвоенность с восторженным воодушевлением торжествует над раздвоенностью, стирает различия и неоднородность.

Гимн для этого самая подходящая форма, рядом с которой христианские литании с их боязнью противоречий, такой близкой нам всем, — выглядят неказисто.

Гимны во имя возбуждения, исступления, гимны, призванные победить, преодолеть и отринуть противостояние.

В великих литературных памятниках индуизма можно обнаружить не только стремление к слиянию, к объединению, но и еще одно довольно сильное стремление, которое может показаться абсурдным, — стремление представить схожими самые отдаленные, разнородные вещи. Это тоже напоминает человеку, испытавшему действие наркотиков, что-то знакомое — владевшее им желание связать самое далекое — с самым близким, самое чуждое — с самым родным, объединить их в одно целое, в единую общность — или в весьма неожиданные пары.

Мания объединения проявляется еще и в натянутых сближениях, в которых теряется логика, смысл и чувство меры, — они подошли бы скорее теологам, а не поэтам.

В Упанишадах, например, проявляется безумная, необузданная страсть к аналогиям.

Параллели, настолько выходящие из ряда вон, что становится неловко, выстраивание запредельной системы сближений, нагроможденные сравнения — все это воспринимаешь как пытку.

Если это — казуистика, игра, то такая игра, в которой почва уходит из-под ног, теряются привычные ориентиры.

Странная выходит встреча.

И не могла ли эта страсть к преувеличениям, этот запал максимализма, это сумасшедшее многословие сыграть свою роль в создании индусских космогоний, которые завораживают своими циклами из 311 040 миллиардов человеческих лет и поглощением мира Брахмой.{131} У западного человека такая непомерность вызывает ощутимый дискомфорт.

Немаловажно, что хотя этот набор преувеличений сначала считали бессмыслицей или порождением дьявола, потом — поэзией, потом — бредом, и неизменно — чем-то иррациональным, тем не менее из всех вариантов сотворения мира, придуманных людьми (на смену мелочной смехотворной иудео-вавилонской космогонии) индуистская легенда по своим масштабам наиболее соответствует представлениям современной науки о космосе — его необъятных пространствах, звездном времени, скоплениях галактик. Индийский взгляд не потребует расширения, в отличие от многих других. Что дало повод одной индусской знаменитости сказать: «Индуизм — одна из самых подходящих на Земле религий для восприятия как нынешним сознанием, так и сознанием потомков».