— А его начинают колбасить, верно? — усмехнулся хозяин кабинета. — Так к чему ты клонишь?

— Да к тому, что во всех трех случаях на пленках случайно оказались улики серьезных преступлений! — вскочил Иван. — Только их нельзя было сразу увидеть или услышать! Но они там были! И специалист мог их распознать!

— Вон ты о чем! Но это же кинушки. Там такого наплетут!

— В моей жизни наплетено не меньше!

Черепахин нервно подошел к окну, выглянул в небольшой чистый дворик с высоким забором и глухими железными воротами. Над ними медленно шевелилась телекамера. Значит, Игорю есть чего опасаться…

Он обернулся. Товарищ задумчиво тер виски. Пауза затягивалась.

— Есть у меня один человечек, — наконец произнес Переверзев. — Он лет пятнадцать пахал на газопроводе в Уренгое. Покажешь ему свое кино, пусть растолкует — что к чему.

«Человечек» пришел в офис в середине дня и оказался невысоким пухленьким мужчиной лет пятидесяти. Одутловатое круглое лицо, выпуклый лоб, нос картошкой, идиотские круглые очки в железной оправе, редкие волосы, засыпанные перхотью плечи дешевого пиджака. Мятый плащ он небрежно бросил на кожаный диван, и Переверзев, брезгливо поморщившись, повесил его на вешалку. Но специалист не обратил на это внимания.

— Здравствуйте, я Попов, Евгений Степанович, — представился он и робко протянул вялую ладошку. — Доцент филиала Института нефти и газа.

«Никчемный человечек, — подумал Черепахин. — Какая от него польза?»

Но он ошибся. Попов очень внимательно просмотрел репортаж раз, другой, третий. Он подобрался, стал внимательным и сосредоточенным.

— Так, стоп! Перемотайте назад… Вперед… Пауза…

На экране крупным планом застыл манометр.

— Н-да, странно…

Он поскреб подбородок.

— Что именно? — не удержался Иван.

— Давление в магистрали. Оно повышено против нормы в полтора раза… Даже больше… В один и семь десятых раза…

— И что это значит?

Попов пожал плечами.

— Не знаю. Но похоже, что перекачивают не один газовый поток, а почти два…

— Что это значит? — повторил журналист.

— Значит, гонят вдвое больший объем!

— И что это значит? — в третий раз спросил Черепахин.

Попов повторил жест.

— Возможно, речь идет о банальном воровстве газа… А возможно — о чем-то другом… Надо поговорить со специалистами… Мой киевский коллега Андрюша Губарев много занимался вопросами перекачки, но в последнее время перестал публиковаться, на конференции не ездит, говорят — спился. Ну, да найду кого-нибудь, поспрашиваю…

Фамилию «Губарев» Черепахин записал в свой блокнот. А Переверзев хмыкнул.

— Смотрите, аккуратно спрашивайте, чтобы не нарваться…

Евгений Семенович снял очки и протер залапанные стекла.

— На что тут можно нарваться? — удивленно спросил он. — Я же не про номера наворованных счетов расспрашивать буду! Обычные вопросы газовика-теоретика к газовику-практику! Думаю, уже к вечеру позвоню. Или завтра с утра.

Потом Иван пошел гулять по городу. Светило солнце, но дул холодный ветер, и он под самое горло застегнул «молнию» на плохо очистившейся куртке. Нашел знаменитую Богатяновку, побродил по столетнему булыжнику, исковеркованному кое-где разрытиями последнего времени, поглазел на старинные домишки, в которых паспортный режим проверял еще царский городовой… Когда-то здесь жили знаменитые ростовские бандиты, а известный налетчик Ванька Медик, обложенный угрозыском на очередной «малине», спрятался в обитый железом сундук и, подложив под крышку тяжелый медный пятак, через щель отстреливался до последнего патрона из длинноствольного маузера.

Здесь почти ничего не изменилось, и на миг ему показалось, что он бродит по Ростову начала прошлого века… Только телевизионные антенны на хлипких крышах сбивали впечатление и возвращали журналиста в неухоженный район третьего тысячелетия.

Улица с трамвайными рельсами была разбита до непотребного состояния, но машины обреченно тянулись по ней, медленно перекатываясь через выбоины и рытвины. Через темные подворотни он заходил в убогие дворы с железными лестницами, ведущими на проржавевшие железные галереи. Ему надо было подыскать сьемную квартиру, но обстановка, в особенности дворовые колонки и дощатые сортиры в углах, не располагали к поселению…

Внезапно он вышел на «блошиный» рынок, где вдоль рельсов, прямо на проезжей части, явно бедствующий люд разложил всякое старье. Как ни странно, здесь было много соотечественников-украинцев, которых он узнавал безошибочно, хотя почти все говорили по-русски. Когда проходил редкий трамвай, продавцы шарахались в сторону, потом возвращались на свои места. Иван подумал, что если кто-то увлечется торгом, то дело может кончиться трагически…

Через несколько кварталов начался ростовский рынок, у входа продавали ножи: складные, охотничьи, метательные — всякие. Черепахин походил по продовольственным рядам: полюбовался рыбными, овощными, фруктовыми развалами, на втором этаже мясного павильона напробовался домашних копченостей и сыров, выпил стакан кислого молока под запеченной палево-золотистой корочкой. Пройдя рынок насквозь, он по крутому спуску дошел до набережной и, присев на лавочку, стал наблюдать за буксирами и баржами, неспешно плывущими по широкому в этом месте Дону. И расслабленно размышлял.

Город нравился своей неспешностью и основательностью, но еще неделю назад он не собирался перебираться сюда на жительство. А теперь у него не оставалось другого выхода.

Замерзнув, он перекусил в шашлычной над темной холодной водой, вернулся на Большую Садовую, купил в киоске газету объявлений и без труда выбрал несколько подходящих вариантов съемных квартир. Оставалось позвонить и договориться конкретно.

Но Переверзев посоветовал не спешить с переездом:

— Живи пока у меня: и охрана, и защита, и еда — все бесплатно! Осмотришься, обживешься, привыкнешь к городу, а там посмотришь… Мы же старые друзья! Расслабься и отдыхай. Хочешь, я телок подгоню? Домашние, чистые…