Мы обе рассмеялись. Да, воды тогда наглотались! И соленой!

– Что это ты похоронную затянула, точно ты уже взрослая! – я ткнула ее пальцем.

– Мне уже восемнадцать! – гордо сказала она. – Я скоро выйду замуж и стану солидной...

– И станешь паинькой? – невинно спросила я.

Она не выдержала и фыркнула.

– Как тетя Лала?

Мы обе заговорщицки переглянулись и расхохотались.

Она ткнула меня пальцем под дых, но я увернулась. Она так и не смогла меня догнать. Мы гоняли по полю в догонялки прямо напрямик сквозь кусты, овраги и лес, пока полностью не запыхались, а кони не стали исходить пеной. Наконец я спешилась возле дома, все равно опередив ее.

– Как я счастлива, что у меня есть ты! – сказала Мари.

Я так много думала о том, какое должно быть у меня платье, что чуть не стала бредить им. Этот первый мой настоящий бал, хоть я и шла туда контрабандой, чуть не заставил меня свихнуться... Никогда не думала, что я буду столько думать о каком-то бале. А я то всегда насмехалась над Мари, подъюживая ее, когда она прихорашивалась перед мужчинами, вместо того, чтоб идти с нами играть, петь, веселиться и смеяться... Поистине – женщины дуры, – подумала я, – и сходят с ума из-за таких пустяков, – думала я, не в силах не думать о платье и злясь на себя.

Отчего-то лицо запоротого во Франции англичанина-мужчины не выходило из головы. Я так хотела выбросить его и эти чертовы платья из мозгов...

Но уже спланированное платье для Мари заставляло меня напрягать мозги. Почему-то мне не хотелось быть в чем-то худшем. Тщеславие! А может я вертихвостка? И это прорезалось только с возрастом?

Какое платье надеть мне? Я только об этом и думала, что оно даже сниться стало мне.

Домашние только разводили руками – сглазил кто-то девочку, ходит с пустыми глазами, в пространство смотрит.

– Может, ты влюбилась? – спросил граф. – Так скажи в кого...

Я теперь мстительно называла отца графом.

– Угу, – хмуро ответила я.

– Чтоб я знал, кому отказывать, – устало продолжил граф. – Это нормально, переходный возраст, влюбленности разные... Быстро пройдет...

– Возраст или влюбленности? – хмыкнула я.

Граф усмехнулся.

– Жива курилка!

Я не обращала внимания, перелопатив все исторические материалы про платья, которые могла еще достать. Ведь большинство я знала наизусть и без этого. Я просто свихнулась, целыми днями сидя перед белой стеной. Я знала, чего хотела, но никак не могла окончательно конденсировать смутную мысль. Я набросала свыше шести тысяч набросков за эти дни и еще десятки тысяч промоделировала и отбросила в воображении, но это все было не то. Это мое преимущество – воспитанное с детства китайцем точное воображение. Настолько точное, что я могу видеть перед собой то, что хочу, даже с открытыми глазами с мельчайшими деталями, расстояниями, размерами, отношениями – точно как настоящее. Мои салоны могли радоваться, у них было фасонов и работы на годы вперед, но это все было не то...

Не то... Не то...

Отвлекало меня только то, что я тайком от Мари ездила в ателье и смотрела, как воплощается мой план для нее, корректируя по ходу. Ведь даже ткань надо было создать по моим рисункам... У меня ушло несколько дней, прежде чем я сумела придумать тогда такие материалы, чтобы суметь передать этот изумрудный глубокий оттенок в жизни, а не в воображении...

Я сходила с ума...

Как ни странно для меня, это платье я увидела тоже ночью... И захолодела даже во сне от восторга... И немного от ощущения вины перед Мари, что это платье затмит все, что я до сих пор видела, и даже то, что я сделала для нее... Но я не могла отвести от него глаз, рассматривая его в воображении со всех сторон, прямо на себе. Я боялась, что от красоты картин, рождаемых воображением этой вещи, я сойду с ума. Проснулась я немного не в себе, буквально убитая тем, что я все-таки придумала. Или увидела где-то. И заворожено начала его делать.

Я не понимала, в каком мире я нахожусь. Мне кажется, я утеряла грань между реальностью и сном. Я ничего не ела. Я просто горела... Никто меня не мог отвлечь...

– Пусть там падает небо, – рявкнула я на стук в дверь, – не трогайте меня...

Они оставили меня, после того как на стук в дверь я просто выстрелила, сбив через дверь шляпу с доктора...

– Поразительная точность, – дрожа, ворчливо сказал он, и удалился. – Значит, она не сошла с ума...

А я плыла. Завороженная картинами той небывалой красоты и гармонии, которая открывалась перед моим внутренним взором. Я складывала из крошечных камней этот дивный, завораживающий ум рисунок, от которого мой мозг сходил с ума, погружаясь в теплый восторг.

Не знаю, как все это я выдержала. Как сомнамбула, я ездила по своим портным, по ювелирам, стоя у них за спиной с дрожащими руками и сама указывая огранку каждого крошечного камешка, и выкладывая рисунок...

– Только не говорите никому, – тихо сказала я Юниксу, моему главному гению ювелиру.

– Вы делаете платье для королевы... – понимающе прошептал он охрипшим горлом, облизывая просохшие губы, когда увидел то, что начало получаться. Я покачала головой, но он не слушал, заворожено глядя на ткань. Он был участник многих моих проектов, но, увидев, что получается, отложил все, заперся и занялся платьем, отдавая ему дни и ночи без сна. У него был полубезумный взгляд, когда он увидел мои рисунки.

– Похоже, я войду в историю, – шептал он.

Вообще, это платье было внешне неброским, даже простое. Но, если остановить на нем взор... Так бывает... Оторваться даже мне было невозможно, как я и хотела. Впрочем, только знаток и утонченный человек понял бы всю его завораживающую красоту. Она не была эффектной – она была глубинной, затягивающей, настоящей. Она была такой, что человек терял голову...

– А почему б тебе не выйти за меня замуж? – хмуро сказал Юникс, когда я первый раз примерила еще неготовую болванку, смотрясь в зеркало.