Я пожал плечами. Ещё вчера я бы совсем немного напрягся, и возникли бы рядом со мной телохранители. Хоть два, хоть сто. А сейчас…

— Знаете, комиссар, иногда кажется, что я самый обычный человек, как все вокруг. И никакая охрана не нужна.

— Интересно, — он показал сигарету. — Не возражаете?

— Курите, если хочется.

— Думал бросить, но разве с вашей… — он поперхнулся. — С мадемуазель Доминик не бросишь, всегда даёт прикурить.

Мы оба посмеялись.

— Комиссар, — я остановился. — Мне нужно навестить матушку. Пригласить не могу, — он улыбнулся, вновь приподнял шляпу. — Я хотел спросить. Вам никогда не казалось, что вы добиваетесь всего… не вполне честно?

Он вынул сигарету изо рта.

— Что вы имеете в виду? — спокойно смотрит мне в глаза.

— Везение, комиссар. Что всё само плывёт в руки.

— В точку, — он бросил сигарету прямо под ноги и раздавил каблуком. Помедлив, вынул из кармана пачку, смял и бросил в урну. — Вы то же самое про себя думаете?

— Бывает, — согласился я.

— Знаете, — он почесал в затылке. — Много лет назад я заключил пари с мадемуазель Доминик, что мне будет всегда везти, всё такое, если я выполню одно её условие.

— Какое, можно спросить?

Он оглянулся, взял меня под руку и повёл в ресторан «Мажестик». Мы уселись в самом углу и он заказал кофе.

— Знаю, что вы торопитесь, но чувствую, что обязан сказать. Позволите?

До чего приятно позволять!

— Она дала мне листок бумаги, — комиссар понизил голос, — и сказала: прочтите. Прочтите и носите листок всегда с собой. Пока носите и не разворачиваете, вам никогда не изменит удача.

— Вы так и сделали?

Он добыл из внутреннего кармана пиджака пластиковый конверт, внутри был изрядно потёртый лист бумаги.

— Так и сделал. Я не верю во всю эту чертовщину, Брюс. Как и вы, я вижу. Но стало, как она сказала. Я не скажу, что я сижу сложа руки. Я работаю, как одержимый, надо мной половина отдела смеётся. Но вы правы, всё идёт в руки. Особенно, когда вдруг прихожу в тупик. Знаете, сколько у меня нераскрытых дел за последние три года?

— Ни одного? — предположил я.

— Точно, — от откинулся на спинку кресла. — Но знаете… — он наклонился, взял чашку и залпом выпил её. Поморщился. — Иногда у меня возникает желание взять этот чёртов лист, открыть, а потом сжечь. Пусть даже меня на следующий день арестуют и посадят до конца дней. Или собьёт машина, или ещё что. Но не могу. И не потому, что боюсь. Вы меня понимаете?

— Очень хорошо понимаю, — я вовсе не кривил душой.

— Она такая странная, — комиссар подозвал жестом официанта. — Не поверите, иногда мне кажется, что это она организует половину преступлений, которую потом помогает мне раскрыть. Только не говорите ей.

— Не скажу.

— Признайтесь, Брюс. У вас тоже есть какая-нибудь штуковина? Вроде моего листа? Не хотите — не говорите.

— Есть, — признался я неохотно. — Только его не сжечь и не избавиться.

Он вздохнул и устало потёр виски. Я вздрогнул, мурашки побежали по коже.

— Вот так всю жизнь веришь, что нет ни чёрта, ни бога, а под конец жизни задумываешься. Ладно. Простите, что отнял столько времени. Низкий поклон вашей матушке.

Ему явно стало легче, когда он выговорился. Мне — тоже. Я не знаю, почему я соврал ему, что собираюсь к маме, но теперь понял — нужно съездить.

Брюс, Ле-Тесс, бульвар Фламеля, 14, 6 августа 2010 года, 16:40

Мама удивилась моему визиту. Оба моих телохранителя остались за дверью — в саду. Я знал маму, она вскоре выйдет и предложит им кофе.

— Брюс? Что-то случилось?

Морщины легли на её лоб. Она не звонила мне с тех пор ни разу. И я не мог вспомнить, отчего — или я, почти бессознательно, так правил реальность, что не было звонков, или…

— Я соскучился, мама.

Она улыбнулась — видно было, что не поверила, и предложила следовать за ней.

Дом за эти полтора месяца ощутимо изменился. Стало намного меньше показной роскоши. Конечно, человека не изменить — и картины, которые я вижу, и статуэтки и прочее — далеко не шедевры, я бы назвал их уродливыми.

Мама дождалась, когда нам принесут кофе и вопросительно посмотрела на меня.

— Мама, — говорить оказалось трудно. — Я пришёл сказать, что мы оба неправы. И ты, и я.

Она смотрела на меня, а я вспоминал, как она держалась, когда нам сообщили о смерти отца, как плакала по ночам, когда думала, что я не слышу и не знаю.

— Мама, если ты хочешь звонить мне — звони. Я не буду бросать трубку и грубить. Просто я хотел тебе сказать, что давно уже взрослый. С того момента, когда не стало отца.