Противоречия: Собрание стихотворений
вернуться

Лозина-Лозинский Алексей Константинович
Шрифт:

«Как тяжело… Как жжет меня сознанье…»

Как тяжело… Как жжет меня сознанье, Что робок я, я – маленький червяк… Что все дела, все мысли, все страданья – Легки, малы и что их много так. Как грустно мне, что будет время – снова Проснутся песнь, ненужный, пошлый смех, И старый спор, и блуд веселый слова, И крик, и шум, и мелкий страх и грех. Да, буду я с детьми пустыми мира Смеяться, петь и им рукоплескать… Нет, больше!.. Я… я им в разгаре пира Сам о себе начну повествовать… Я расскажу бесстыдно про паденья, Я надсмеюсь над молодой тоской, Шутя, отдам и эти им мгновенья, Водящие сейчас моей рукой. И буду я участием грязниться, Участьем их! Зачем я бережу Себя один? О, если бы забыться Иль умереть… Да, да, я расскажу…

ВЕЛИКИЕ ГОДЫ

Как в математике, так и в социологии,

мы можем взять среднюю величину…

Масса именно и состоит из средних людей…

Кетлэ

Бывали великие годы, Когда потрясались устои И думали массы народа, Рождались пророки, герои, И мысль их, растя неустанно, До шири небес доходила. И мука, и вера, и сила В них вопль вырывали: «осанна!» Работой забитые мысли О жизни, о правде, о Боге Вдруг властно вставали и висли Над странами тучей тревоги. И копья ковались в деревне, И страшные песни певались… Все страсти людей подымались И горе, и тяжко и древне… И главное было, что сразу Вдруг многие знали другое, Смысл мира, невидимый глазу, Могучее и неземное. Но мысли, впервые свободны, Лишь смутно касалися Тайны: Усилия были отчайны, Но были темны и бесплодны. Надежды уйти от стенанья, От юдоли, лжи и печали, Рождали лишь кровь и мечтанья И дикие споры рождали. И властной рукой середина В пределы смыкала восторги: Под смех мещанина на торге Всё вновь побеждала рутина.

«В моей душе, и сумрачной, и ждущей…»

В моей душе, и сумрачной, и ждущей, Всходило солнце раз, когда-то был рассвет, Листва мечты, весенней и цветущей, Затрепетала вся его лучам в ответ, И я, сквозь тьму долин и тающий туман, Уж видел острова, лазурный океан… В моей душе, исполненной сомненья, Неумолимо гас загадочный закат. Я молча ждал последние мгновенья И вечной ночи я мучительно был рад. Последний луч, как меч, взметнулся и пропал, И с криком рвущимся Avaykn я упал. Но кто ж мой склеп в душе недвижно-черной Теперь вдруг превратил в ликующий чертог, Поставил яств и в суете позорной Кто эти жалкие фонарики зажег? Зачем, хихикая, какой-то низкий гном Распоряжается в святилище моем? Какая чернь среди гробов толпится, Вокруг фонариков и пляшет и поет? Ведь солнца нет! Кто ж, всё забыв, мириться Мне с огоньком советы подает? О нет, смеетесь вы! Я не приму ваш дар… Гасите же огни иль я зажгу пожар!

МАКИ

Цветы в саду взрастаю я И не срываю – мне их жалко. Белеет лилия моя, Как непорочная весталка, Трепещет роза, страсть тая, И Гретхен, милая фиалка… Я вижу символы в растеньи, Зову цветы по именам, В их солнца нежном вожделеньи, В их переменчивом цветеньи Ищу сравнений к тем годам, Что не вернутся больше к нам. Но есть цветы, что я срываю; Срываю раньше, чем они Увидят красочные дни; Бутоны рву и раздеваю И листья тонко расправляю – То маки. Маки, как огни… Я не ращу их; зорко око Завидит всюду те цветы. Растить их было бы жестоко: О, приглядись, увидишь ты – Они ярки красой порока, Они прекрасны и пусты. Пусть гибнут маки, гибнут рано. Недобры маки: средь бурьяна Они растут, где пыль и сор, И стройность тонкого их стана И лихорадочный убор Других цветов волнуют взор. И если мак, еще не живший, Насильно листья распустивший, Так молод, болен, ярок, смят, Впивает свет и смерти яд, Я, молодой и не любивший, Я рад.

«Два лица у всех нас в мире…»

Два лица у всех нас в мире, Все, как Янус, мы живем; Мы в толпе, в труде, на пире, Знаем всё, всё нипочем. А одни – двуликий Янус Виден обликом другим: Ignoramus! Ignoramus! – Мы тогда себе твердим.

СРЕДИ КНИГ

Как Фауст, когда-то здесь я, веривший в познанье, И философию, и физику постиг. Ты видела мое прилежное старанье, О, библиотека прочувствованных книг… Мои друзья – Панург и злобный Мефистофель – Со мной шептались здесь, что жизнь есть суета; Здесь загляделся я на четкий, умный профиль Христа, когда-то где-то жившего Христа… И то Его глазам, то этим двум безбожным И «да» я говорил, и говорил я «нет», И стал угрюмым я, и злым, и осторожным… Моим любимцем был тогда один Гамлет. Безумный, милый принц. Как твой, мой голос горек, И я на кладбище: средь книг – среди могил, Я роюсь в прахе их, твердя – о бедный Иорик, – Я, как и ты, один, задумчив и без сил… Открою наугад… Ах, этот томик черный Мне много осветил печальным светом в мгле. «Как гнусны, как безумны, как позорны Деянья человека на земле»…

III

УСТАЛОЕ

О, смерть! О, нежный друг!

Зачем в твои чертоги

Не устремятся вдруг

И земнородные, и боги?

Ф. Сологуб

«Взирает вдаль измученный…»

Взирает вдаль измученный Паломник знойных стран, Там цепью шел навьюченный Верблюдов караван. Прошел. Пуста пространная, Немая даль… Столбом Клубится пыль песчаная Там где-то, над холмом… И душит всё томительный, Тяжелый, мертвый зной, Как поцелуй – мучительный, Как яркий цвет – больной…

ИЗ ДНЕВНИКА

И надо мною одиночество

Возносит огненную плеть

За то, что древнее пророчество

Мне суждено преодолеть.

Гумилев. Жемчуга

1. «Всё та же жизнь и дни всё дольше…»

Всё та же жизнь и дни всё дольше. Окурки, книги, мыслей бред, Листы стихов… К несчастью, больше Я не обманываюсь. Нет. Я тишь люблю. Лишь ночь настанет, Без грани мысль. Декарт, Платон… Я к ним привык: мне ночью сна нет, А жизнь моя – какой-то сон…

2. «Мы все одной мыслью страдаем…»

Мы все одной мыслью страдаем, (Но я разболтаю секрет) И сами себя уверяем Что нету ее, ее нет! Но мысль та растет неустанно, Тем больше, чем старше года: Неправда ль, нам странно, нам странно, Что мы существуем? Ведь да?

3. «Ты любишь, юноша, своих раздумий смену…»

Ты любишь, юноша, своих раздумий смену, Ты любишь, юноша, томов вечерних тишь? Когда придет пора – ты выйдешь на арену… Мысль, ты преклонишься, замолишь, замолчишь.