Противоречия: Собрание стихотворений
вернуться

Лозина-Лозинский Алексей Константинович
Шрифт:

«Гудит толпа, ревет. Пугливый император…»

Гудит толпа, ревет. Пугливый император Две сотни христиан отдаст сегодня ей. Гудит толпа, ревет. Откормленный сенатор, Легионер седой, оборванный плебей, Вольноотпущенник, жрец Зевса-Аполлона, И публикан, и грек — поэт и шарлатан – И претор, и вигил, гетера и матрона, Все жаждут увидать мученья христиан. Еще вчера склонил вон тот сухой патриций Префекта гвардии в свой заговор войти, Еще вчера толпа, как в дни былых комиций, Грозила Палатин до камня разнести, Еще вчера остряк, взобравшись на колонну, Публично трон, сенат на рынке осмеял, И цезарь сам вчера боялся за корону, Когда он на стене ту шутку прочитал. А уж сегодня Рим охвачен восхищеньем – В амфитеатре смех, рукоплесканье, вой, И с Рубрией Нерон спокойно и с презреньем Смеется над толпой, над римскою толпой… И взор его, скользя по мраморным балконам, На многих богачах кладет свою печать, И знают те тогда – письма с центурионом И ловко вскрытых жил им уж недолго ждать.

ВАТЕРЛО

Поcв. Леве

Они весь день упорно бились, В крови был каждый метр земли; Как муравьи, зашевелились, Как лавы ток, на штурм пошли. В огне расстраивались роты, Взмывала снова их волна… У англичан крепки высоты, А у французов – знамена. Подует ветер, дым развел, И видны люди, шишаки… Здесь – Дэноэтт, а это Нея, Как рожь, колышатся штыки… И, бывший пленник, вновь могучий, Вновь вождь, глядел Наполеон, Как в бой ползли живые тучи, Густые полчища колонн. На план глядит, потом оставит, Трубу подзорную берет… Огонь орудий центр раздавит, Пехота фланги обойдет. Идут полки полкам на смену, Шотландцев ломит их напор, Пруссаков гонит к Сент-Амьену, Под грозный клич: «Vive l’empereur!» Огонь враждебных канониров Стал прерываться, стал слабей… В крови, в лохмотьях от мундиров, Aранцузы взяли цепь траншей. К ним адъютант, презрев дорогу, Несется по полю в карьер: «Придут сейчас к вам на подмогу Войска Груши!» – «Vive l’empereur!» «Vive l’empereur!!» – В пылу геройском Солдат усталость позабыл… Но не Груши, а Блюхер с войском Зашел французам прямо в тыл. Вдруг где-то странное смятенье… Полки, рассыпанные, ждут… Штыки блеснули в отдаленьи… Пруссаки линией идут! И недолга была защита, Удар был дан, и роковой; Высота немцами отбита, Не истомленными борьбой. Пошла пальба; везде разбиты, Французы падают, бегут… Наполеон средь хмурой свиты Молчит, глядит… Все мрачно ждут. Еще раз дряхлые Бурбоны Корону рвут из сильных рук… Бегут и гибнут легионы И трупы валятся вокруг. Что будет завтра, после боя? Наследный принц… Грядущий суд… В дыму и копоти, без строя, Из битвы воины идут. И полн сомненья, думы, веры, Наполеон приказ дает: «Пусть вступят в дело гренадеры, В атаку гвардия идет». Взвились с единым лязгом ружья: Штыки примкнули семь колонн. Конвент им выковал оружье, А закалил Наполеон. Они родились под грозою И не расстались больше с ней, Своей плебейскою рукою Ниспровергая королей, И, задавив прикладом твердо Свободу Франции в пыли, Они свободу миру гордо На остриях штыков снесли. Стары, они видали виды В трудах походов и боев, И с мощной выси пирамиды Их сорок видело веков. К ним маршал Ней, тоской объятый, Сверкая шпагою, идет: «Глядите, храбрые солдаты, Как маршал Франции умрет! В атаку, старые колонны! Победа, смерть, но не позор». С суровым видом батальоны Ему кричат: «Vive l’empereur!» Раздался говор барабанов, Команды грянула гроза, Из-под седин у ветеранов Блеснули смелые глаза, Медвежьи шапки, плечи, груди Заколыхалися вперед, И с уваженьем шепчут люди: «В атаку гвардия идет»… Блестят штыки вдоль ровных линий; И отбивая грозно шаг, На штурм гвардейцы массой синей В огонь несут свой старый флаг… Закат багрил идущих лица, И Бонапарт промолвил зло: «Вот гаснет солнце Аустерлица На поле брани Ватерло». На них, гвардейцев, повернули Враги все пушки и полки, Но сквозь гранаты, ядра, пули Пошли, не дрогнув, старики. Уже зловещие пустоты Зияют в правильных рядах, Под гром орудий тают роты, Как копны, валятся во прах… Тогда какой-нибудь упрямо Ревел усатый гренадер: «Нас император видит! Прямо! Сомкнись! Сомкнись! Vive l’empereur!» И привиденья пролетали Минувшей славы по рядам, И громче звякали медали За Бауцен, Иену и Ваграм. По грудам тел видать дорогу, Как шли гвардейцы… Гром растет «Нас император видит! В ногу!» В атаку гвардия идет… Колонны шли и умирали. И наконец, страшны, мрачны, На полпути гвардейцы стали В карэ, врагом окружены… И старики заговорили Ружейных залпов языком И строи дымом очертили, Как заколдованным кольцом… Их три карэ. На них все взоры Своих, чужих устремлены, Веков неведомых узоры Судьбою в них заложены, На них одних едва держался Наполеона грозный трон, Весь свод истории качался Могучей силой трех колонн. Вкруг них, гремя, сверкают латы, Летают конные полки, Но крепче скал карэ квадраты Средь волн их, высунув штыки. Ударит конь об них, весь взмылен, И фыркнет, станет на дыбы, Отпрянет прочь и, бешен, силен, Несется вновь на звон борьбы. Какой-нибудь ездок взовьется, Рванет мундштук и шпоры даст, Над головами пронесется И в центр карэ! И лег, как пласт. Пальба, пальба… Нет счета трупам, Карэ разорвана стена; Стоит в огне, в дыму, по группам, Но не бросает знамена. Вокруг врагов сомкнулись узы, Всё жарче бой со всех сторон… «Сдавайтесь, храбрые французы!» – Фельдмаршал крикнул Велингтон. Но знамя выше подымают Останки гвардии и: «Нет! Молчи! Гвардейцы умирают, Но не сдаются!» – был ответ. Пальба… В мундире закоптелом, В крови, последний гренадер Упал, прижавши знамя телом, И прохрипел: «Vive l’empereur!»

CREDO, QUIA ABSURDUM EST

Посв. В Степанеку

Не знает, что в будущем бросит Судьба ему, что его ждет, Какие возможности носит В себе – человеческий род. Мы слышали все предсказанья Прошедших кровавых эпох: Мечты это или гаданья, Иль мелкие плутни жрецов. Ни хитрым вещаньям, ни страстным Сбываться, увы, не дано: Устами безумных несчастным Пророчится счастье давно… И пусть в роковые деянья Они превращают мечты – Не сбудутся в жизни желанья, Нежданные будут плоды. Да, опытом люди богаты, Но лишь по низам пробегут Тревоги глухие раскаты И мести зарницы блеснут, Давно наболевшею злобой Из нор зарычит нищета И над городскою трущобой Взовьется, как знамя, мечта, Граждане сольются в потоки, Зашепчется чернь по углам И гордые черни пророки Проклятья пошлют богачам – Мы, те, что в сомненьях уснули, Набата услышавши вой, Возьмем себе ружья и пули И кинемся в черный прибой. Мы будем, смеясь над веками, Над смехом веков, под огнем В бою упиваться словами И истиной их назовем. И будем мы гибнуть, и шпаги Пред смертью друзьям отдавать, И хрипом последним к отваге С камней мостовой призывать. И в счастии новом и жутком Исчезнем, как выстрелов дым, Но, как при лобзаньи, рассудком Безумия не оскверним.

«Хлесткий ветер совсем раздразнил океан…»

Хлесткий ветер совсем раздразнил океан; Он зловеще темнел, он сердито рычал, К самой ночи взбесился, завыл ураган, Вал за валом по морю погнал. Как фаланга в шеломах из пены, волна Шла на штурм, говоря, к берегам, И, ныряя из тучи, внезапно луна Рассыпалась по пенным верхам. Все не спят в деревушке, в домах рыбаков, Не заставить заснуть детвору: Не приметят сегодня, поди, маяков Рыбаки, что ушли поутру. И рыбачка оставила ткацкий станок, На скале она ждет без конца… Ветер с худеньких плеч хочет сдернуть платок, Только слезы срывает с лица. И бежит, колыхаяся, пенистый ряд С торжествующим ревом к ногам; Вот удар исступленный, и брызги летят, Слезы моря навстречу слезам. Но бесстрашно вперед шел на смену ему Новый злобный и бешеный вал, Нес зеленую, плотную к камням волну И с размаху ее расшибал. И остатки волны, и крутясь, и шипя, Подымая у берега муть, Уходили, опять приходили, кипя, Бить угрюмо молчавшую грудь. Эй, рыбачка, не плачь, вверь судьбу твою мне, Я на память платок твой возьму, Твой любезный ушел на дырявой ладье, Я на яхте поспею к нему. Любо по ветру посвисты мне раскидать, На растравленных шкотах пойду, Будет мачта скрипеть, будет парус трещать, Буду дико кричать в темноту.

«Прекрасно вдруг, средь множества уродцев…»

Прекрасно вдруг, средь множества уродцев. Найти лицо, которое серьезно. Склоняюсь я пред блеском полководцев Громивших мир рассудочно и грозно, И пред творцом великого закона – Гаммураби, Солоном и Периклом, И пред умом седого Соломона, Уставшим быть под вековечным циклом. Прекрасен бой – фаланга македонян, Пэан, гоплит иль римлянин триарий, Прекрасен вождь, когда идет в огонь он – Наполеон, Атилла, Цезарь, Марий… Прекрасен ум, не знающий боязни, Могучий мозг Ньютона, Гераклита, Но ярче мысль, когда она на казни, Герой страшней, когда уж всё разбито… О, воля здесь терзает исполина, Рыдая, мстя, а мысль остра, как жало… Мечта, рисуй!.. Вот пытка Гватмодзина, Бессильный взгляд больного Ганнибала. Рисуй! Париж и будто гул буруна, Гигант Дантон, грозящий небосводу, И палачу последний рев трибуна: «Но покажи мою главу народу!» Рисуй!.. Костер… Старуха, зажигая, Кладет дрова, и голос добрый, умный Ей говорит: «о, простота святая»… Нет, мысль его была уже безумной.

1871-ый ГОД

Глухая улица и зарево пожара. И где-то частая ружейная пальба… За баррикадою четыре коммунара. Уже бесцельная, последняя борьба. Две бочки, омнибус, разрыта мостовая… А, слышно: далеко, но это к ним идут. Рабочий процедил, винтовку заряжая: «Конец. Но дети с них свое еще возьмут». С улыбкой журналист сказал ему: «Sapristi! Отчетливо своих не помню я детей. Мы в политическом сейчас заплатим висте Своею шкурою и скукою своей. Но, chute, зуавы там…» Впились в приклады пальцы. Угрюмо про себя всех буржуа браня, Апаш прицелился… «Э, жирные версальцы, Надпиленный свинец припрятан у меня…» «Мы, четверо, умрем. Но будет жив наш пятый!» – Сказала девушка с задумчивым лицом. Перестреляли их, всех четверых, солдаты, А знамя, «пятого», порвали сапогом.

НИМФЫ

Как вакханки, безумны и дики, Изумрудные волны летят, И смеются их быстрые лики, И на солнце их взгляды блестят… То не волны, то нимфы играют, То не пеной белеется вал, Это девичьи руки сверкают Длинным всплеском у выступа скал. И когда до скалы хороводы Этих нимф долетают чредой, То кидаются грудью на своды И бросаются в море спиной. И, лучистые брызги раскинув, Вдруг ныряют и в тьме глубины Выгоняют глазастых дельфинов Кувыркаться на скатах волны. Меж камней, и шумя и толкаясь, Пробираются нимфы толпой И летят на просторе, бросаясь В зазевавшихся чаек волной… Им отрадно в таинственных гротах По подводным проходам бродить, Чтобы в гулко-звенящих пустотах Сладкий страх темнотою будить. Нимфы любят греметь и швыряться Легкокрылой рыбачьей ладьей И на дне к рыбаку приласкаться Серебристой своей чешуей… Нимфы любят готовить из ила Ложе страсти для жителей гор, Но любовь их – коварство и сила, И желанья их – миг и простор.

К ВЕРШИНАМ

Посв. Е. К. Щ.

Мне хочется дойти. И путь мой – путь упорных До синих, девственных и мертвенных снегов, До пика гор, до острозубцев черных, Дойду один и без проводников. Впивался в камни я по пропастям бездонным И спал на глетчерах, на ненадежном льду, В снегу следы челом окровавленным Я оставлял. Но всё же я иду. И я дойду до них, вершин обледенелых. С когтями мой сапог и крепок мой ремень; Я не боюсь, я верю в силу смелых И с торжеством встречаю новый день. Лишь в пурпурных снегах восход объемлет новый В объятия меня, блестит мой дикий взор, Я рог беру, и хохот мой громовый Звенит в горах, и вторят духи гор. Но если снова вниз спущусь я в те долины, Где жалки все дела и царствует тоска – Я не скажу, что я достиг вершины, Я не возьму лаврового венка. Влюбленный, и немой, и гордый, и усталый, Я не скажу и ей, но взгляд ей скажет мой – В моих глазах она увидит алый Блеск горных льдов, окрашенных зарей. А если в трещину на той вершине дальней, В глубокий глетчер я сквозь льдины упаду, То во дворец, искристый и хрустальный, Я во дворец загадок попаду. Там льдинки тонкие, как балдахин, застыли, Там в лабиринте зал, прелестных, белых зал, Бежит сонм фей средь эльфов снежной пыли И гномы им устраивают бал. Полюбит приходить из сказочных излучин Ко мне рой этих фей, но чаще всех одна… И я, в крови, безумен и измучен, Ей улыбнусь в объятьях льдов и сна.