Противоречия: Собрание стихотворений
вернуться

Лозина-Лозинский Алексей Константинович
Шрифт:

«Когда закончит дух последнюю эклогу…»

Assai palpitasti…

Leopardi

Когда закончит дух последнюю эклогу, И Marche funebre, дрожа, порвет последний звук, И улетит с чела тепло ласкавших рук — Прах отойдет к земле, а дух вернется к Богу И смысл всей жизни, всей, откроется мне вдруг… И нищим я пойду к далекому чертогу. Средь белых колоннад там будут так легко Бродить задумчиво синеющие тени, Как самый нежный грех, упавший на колени… Там будут сонмы жен с запавшим глубоко В лазоревых глазах познанием всего, И к Богу поведут прекрасные ступени. И я туда войду, кривляясь, беспокойно, Сдирая струпья с ран, как Диоген в пыли, Что в жертву вшей принес когда-то недостойно. И вот пред Богом храм раздвинется спокойно, Неизъяснимое представится вдали И тихо скажет Бог: «Кто ты, пришлец Земли?» — Твой верный Арлекин, великий Господине, Жонглер и мученик, который не в пустыне, А на асфальте жил, но бичевал себя; Который вечно лгал, всё портя, всё губя, Смеялся над Тобой и плакал так, как ныне, Что он всю жизнь любил на свете лишь Тебя!

ТРОТТУАР

Моя душа соткана из грязи, нежности и грусти.

В. Розанов. Уединенное

ЛАНДЫШИ

Когда надломит мозг та страшная усталость, Что придает щекам безжизненную впалость, Потусторонний блеск замученным глазам И мир сомнамбула встает вокруг, как храм, А улица гремит, как пьяный негр в тим-там, – В нас просыпается мучительная жалость К цветам и девушкам, особенно к цветам… Сегодня вечером у нищей под рекламой, Зовущей в кинемо, я ландыши купил. Я шел, упрямо шел за незнакомой дамой Фантастом ледяным, нахальным Далай-Ламой; Конечно, ландыши я ей бы предложил, Но… но… их аромат… их аромат… он был… Как мы в шестнадцать лет!.. когда я так любил! Что сделали со мной с тех пор мои поступки? Ах, эти ландыши, как беленькие юбки Девиц в шестнадцать лет… Ах, дорогой букет! Как веет чистотой стыдливый ландыш хрупкий, Что любит скромность, тишь, улыбку, полусвет… Я ландыши вдыхал под грохоты карет… Ах, эти ландыши, как мы в шестнадцать лет!

«Хранят Значение громады улиц строго…»

Хранят Значение громады улиц строго Средь звонкой и ночной, нарочной тишины. Мне кажется, что всё, что дарит мне дорога, Лишь декорация торжественно-немого И столь возвышенно-больного Сатаны. Я в мертвом городе глубокой старины. Быть может, я бреду, всё позабыв и спутав, Средь капищ Мексики; и я Полишинель, Буффон пред идолом! Иль нежный менестрель? Но днем была больна вот эта же панель Несносной лаллией тревожных лилипутов С глазами кроликов и щупальцами спрутов! И скучно веруя в реальность привидений, Царапал мыслью я свой величавый бред… Навстречу кто-то шел из гулких отдалений. Он был каменнолиц и хорошо одет. Как я наверно знал, что этот силуэт Был дэнди и маньяк, но в то же время гений.

ТРУЛАЛА

Мы живем далеко друг от друга, Мы смеемся над всеми словами… У меня далеко есть подруга… Где теперь она, в Ницце, в Сиаме, Трулала с большими глазами? В Трулала так прелестны и гадки Угловатость манер и остроты, Как малы башмачки и перчатки Трулала, этой милой загадки… Трулала, я чувствую, кто ты… Мефистофель ведет по панели К неизвестности ленты кадрили, Котильон не имеющих цели, Но влюбленных в шикарные стили! Трулала, вас там полюбили? Оправдав, усмехаясь, паденья, Мы играем с огнем и самумом: Я краду, где попало, мгновенья, Трулала знает все преступленья… Трулала, последний был грумом? Будет в мире дурная страница, Будет самый скупой, бесконечный, Нудный вечер, в который не спится… Кто-то тихо ко мне постучится… Трулала? Войдите, конечно! Я безмолвно сниму с нее шляпку, Трулала станет тоньше и строже, Я целую, целую перчатку… Это больно, и грустно, и сладко… Трулала, ты плачешь?.. Я тоже… И обнявшись угрюмо и страстно, Мы молчим… Или «рада»? – «да, рада»… Как мы знаем, – всё в мире напрасно, Как стареем мы с ней ежечасно… Трулала… молчите… не надо…

«Чуть в мир вступила бархатная тьма…»

Чуть в мир вступила бархатная тьма, Любимые созвездия Мадонна, Чтоб Божьим служкам дать пример, сама Зажгла меланхолично и влюбленно. Растут готически и неуклонно Окутанные трауром дома. Как явно, что Вселенная бездонна, А город – муравейник и тюрьма! Пред феерией высохший астроном Ползет на башню, точно муэдзин; Апаш становится на старт с законом; На вольнодумца черным капюшоном Спускается неизлечимый сплин; Стоит лунатик на краю глубин; В мечтах горбун – паук и Лоэнгрин! – Крадется к отвратительным притонам. Как раб, иду за ним. В его фигуре Есть что-то из баллад и темных саг… О, чья фантастика назло натуре Вдруг человеком сделала зигзаг? Живой иероглиф! Созданье фурий! И может быть, ничто не мучит так, Как обаяние в Каррикатуре! Иду за карликом в глубокий мрак…

«Есть на дне жемчуга и кораллы…»

Есть на дне жемчуга и кораллы, В мраке города – Роскошь и Страх. Я влюблен в чердаки и подвалы, В блики лиц при ночных фонарях, В проституток на черных низах, В романтично-немые каналы, В отблеск сказки на старых домах, В академии, в тронные залы, В бледных девушек в бледных мечтах. Будто щупальцы вверх осьминог, Город высунул длинные трубы, Душат жизни квадратные срубы, И умны и безжалостно-грубы И тиран, и бунтарь, и пророк. Лабиринт этих улиц жесток… Одинокий в них так одинок!.. Но люблю я печальные губы, Освятившие только порок. И мне жаль, что моя дорогая В самой северной тундре живет, Где правдивый тунгуз – звездочет Горделиво-пустынного края – Знает святость великих пустот, Что живет она там, созерцая, Что изящная, злая, больная, В соты Города не принесет Ароматный и приторный мед.

МАСКОТТА

С салфеткой грациозная девица, Как бабочка, летала по кафэ. Ей нравились предерзостные лица, Усы, мундир и брюки Галлифэ. Мы были – дебоширы, готтентоты, Гвардейцы принципа: всегда назло! А в ней был шарм балованной маскотты, Готовой умирать при Ватерлоо…

ПАРИКМАХЕРСКАЯ

В парикмахерской есть острая экзотика… Куклы, букли, пудра, зеркала; У дверей мальчишка с видом идиотика; Строй флакончиков на мраморе стола. На щеках у посетителя намылена Пена, точно пышное жабо. Бреет страшной бритвой с пристальностью филина Полунищий пшют иль старый би-ба-бо. И улавливаю всюду ароматы я – И духов, и мазей, и румян, Будуарные, фальшивые, проклятые, Как напыщенный и пакостный роман. Как старательно приклеено приличие К мертвым куклам или ко пшюту! И, как каменный, гляжу я на обличия, Маскирующие смерть и пустоту. О, мне страшно, не увижу ль я, бесчувственный, Здесь однажды – белого Пьеро, Умирающего с розою искусственной За ужасно-водевильное Добро?