Противоречия: Собрание стихотворений
вернуться

Лозина-Лозинский Алексей Константинович
Шрифт:

4. «Слеп – кто в своем, кто не ломался…»

Слеп – кто в своем, кто не ломался, Кто не познал, как это мало. Что только их не забавляло… Кто среди них не почитался… Тот же, кто в высь дерзко прорвется – Ах, перед Всем тот не окрепнет: Или умрет, или согнется… Зрячий на миг тоже ослепнет.

5. «Вот Кант, книги Маркса, Бэкона…»

Вот Кант, книги Маркса, Бэкона, «Ад» Данте, Риг-Веда, Паскаль, Вот «Всё – суета» Соломона… Продать вас нет силы, а жаль. Ведь мир пренебрег вашим даром: Кто ж ищет причин естества? Здесь все были сказаны даром Великие к людям слова… А я, я на душу вериги Сковал и ношу много лет – Гигантскую ложь нашей книги О жизни, которой ведь нет?

6. «Расплываясь, смотрят в окна…»

Расплываясь, смотрят в окна Тускло с улицы огни… Словно длинные волокна, Убегают фонари. Видно много мне туманных, Как видения ночей, Неочерченных и странных, Исчезающих людей. Так, так, так, – часы считают… Конки, люди и огни В даль и темень убегают, Будто нашей жизни дни…

7. «Я всё забыл и дням забыл я счет…»

Посв. С. М. Арамянц

Я всё забыл и дням забыл я счет, Расстался я, свистя, с исканьем и сомненьем. Пускай прошедшее мое пройдет, Совсем, совсем пройдет с мечтой и утомленьем. Святыня – жизнь? Иль наслаждений срок? Кто знает! Тайна – всё, но, значит, всё известно… Я был дурен… Но ведь везде порок, А в зле быть хуже всех, о, это даже лестно! И путь другим избрал и я своим, Чтоб жить среди людей с насмешкой наглой лести И с пошлостью, и понятой другим, И всё ж прощенною за недостатком чести. Но вечером мне больно, как всегда, Когда я остаюсь вне суеты и взоров, И мучит вновь далекая звезда Изменою труду и ложью разговоров.

«Снова мир наивный…»

Снова мир наивный, Снова свет дневной, Звонкий переливный, Детский, золотой. Солнца, солнца пятна, Лица, грохот дня… Мне уж непонятно – Что ж гнело меня? Чем я волновался В чем был мой испуг… Мир как мир остался, – Милый, узкий круг.

ГРЯДУЩАЯ СМЕРТЬ

Уносясь морским потоком, Я колеблюсь в челноке И в раздумьи одиноком Созерцаю грустным оком Черный берег вдалеке. Будто в тонкой ткани блещет Месяц в светлых облаках, Вал рычит, о берег плещет, Мой челнок в волнах трепещет, Сердце бедное – в мечтах. И мне кажется порою, Что безлюден этот брег, Что прошли века чредою, Унесли людей с собою… Я – последний человек… Мертво всё. Не встанет снова. Спят цари и мудрецы, Плач, и смех, и мысль, и слово, Спят в развалинах сурово Колоссальные дворцы, И травой, сухой, колючей, Площадей зарос простор; Тут провалы, там могучей Глыба в высь несется кручей; Всюду трещины и сор… Светит месяц. Контур резкий Тени падает от стен, Сложной тканью арабески, Облупившиеся фрески, Разноцветят дряхлый тлен. Мрамор лестниц, выси, своды, Город мертвых, страшных груд… И считают молча года, Как рождаются народы, Славой кичатся и мрут. Человечества остатки Вняли, как смешна борьба, Как соблазны наши гадки, Как мгновенья жизни кратки И таинственна судьба. Сбросив с тела одеянье, Удалились снова в лес, Слушать моря рокотанье, Погружаясь в созерцанье Вечной прелести небес. Позабыв о всех заботах, О вражде и о страстях, С мыслью в сказочных высотах, Люди жили в гулких гротах, На лесистых островах… Но немногие мечтанья Не прияли и одни Продолжали изысканья, Жаждя жизни оправданья… Тщетно мыслили они. Все прошли в веках… И что же Доказал столетий бег? Тайна, сон… Великий Боже! Я, последний, вижу то же, Что и первый человек.

«Я не люблю театр. Я вижу слишком ясно…»

Я не люблю театр. Я вижу слишком ясно Актера в Гамлете, за сценою кулису, Партер же… о, партер, он выглядит прекрасно! Мне, правда, иногда вдруг больно за актрису. Но я люблю концерт. И лица погруженных В простор, вдруг созданный дрожаньем первой скрипки, В мир звуков, дарящий глубинам утомленных То скорбь его души, то ласковость улыбки. Бросаю часто я наброски за колонкой: Я сохранил из них – горбатого больного И профиль женщины с ним рядом, бледной, тонкой, Глядевшей холодно, задумчиво и строго. В них драма чуялась – как будто тени смерти По лицам шли – ее и грустного урода… Я подписал потом набросок мой в конверте – Под ней – Esmeralda, под ним же Quasimodo. Я помню, рос тогда в прелестных, тихих муках Напев оркестра и… Как слез просило чувство! Не знаю почему. Что было в этих звуках? Но разве речь людей нам передаст искусство… Но если б женщина, красивейшая в свете, Вдруг вспомнила б свое, пусть грустное, паденье, Так это, может быть, напомнило бы эти Аккорды странного и робкого волненья.

В ЗАБЫТЬИ

Лежу один; будто смятый; И чую – мне жутко тут. Где-то идут солдаты, Барабаня, солдаты идут. Все нити, все, с миром странно Оборваны; все слова… Грубая где-то пьяно Жизнь хохочет, шагает – раз, два! Шагают в такт… Ровно, звонко. Отбросил волну портьер. Гордо звеня шпажонкой, Фатоватый идет офицер. Мне кажется жизнь ужасной, Жизнь этой толпы людей, Сытой, здоровой, красной, Новгородцев, смолян, вятичей… Прошли. Ложусь. Пусто, слепо… Портьеры забыл спустить. Странно, смешно, нелепо: Барабанят и любят ходить.