Глуховцев.Их-то? Вот нашла кого бояться.

Ольга Николаевна.А две барышни, которые с нами, — это курсистки?

Глуховцев.Да. Курсистки.

Ольга Николаевна.Той, которая в очках, я меньше боюсь: за ней этот — я не знаю, как зовут его, — ухаживает.

Глуховцев.Его зовут Физик.

Ольга Николаевна.Как смешно, Коля, когда влюбленные в очках. (Заглядывая ему в глаза.)А тебе не нужно, Коля, очков, чтобы меня рассмотреть?

Глуховцев.Телескоп нужен, — звездочки рассматривают в телескоп. Нет, ты подумай, что это будет, когда луна взойдет.

Ольга Николаевна (восхищенно).А разве и луна еще будет?

Глуховцев.Заказана. Нет, объясни ты мне, пожалуйста, что это значит любовь? То не было ее, а то вдруг явилась; и сердцу так широко, так просторно, так солнечно и вольно, что как будто крылья выросли у него. Оль-Оль, родной ты мой человечек, звездочка моя, — я, ей-богу, счастлив!

Ольга Николаевна.Мне хочется на тебя молиться, Коля. Когда ты так говоришь, то сердце у меня замирает и падает, и падает, и падает…

Показываются студенты со свертками, с кульками. Все потные, усталые, фуражки на затылке, но очень веселые.

Мишка (басом).Оль-Оль-Оль-Оль! Куда вас черт унес? Аж взмокли, вас искавши.

Онуфрий (жидким тенором).Господа, Глуховцев-подлый ловелас: ограничился тем, что взял эфемерную кофточку на левую ручку, а под правую подхватил очаровательную Оль-Оль. Все же материальное и имеющее вес предоставил нам.

Мишка.Презренный Дон-Жуан, — провались в преисподнюю!

Ольга Николаевна (смущаясь).Мы выбирали место, мы все время вас окликали.

Онуфрий (ласково).Да ведь мы же шутим, Ольга Николаевна, вы на нас не обижайтесь.

Физик (близоруко прищуривая глаза).Какой обширный горизонт!

Анна Ивановна.А вон Воспитательный! Зинаида Васильевна, смотрите. Воспитательный виден!

Зинаида Васильевна.Где? Где?

Анна Ивановна.Да вон он, вон он! Видите, белеет.

Архангельский.А Таганки не видать?

Анна Ивановна.А разве вам знакома?

Архангельский.Нет, я в Арбатском участке сидел.

Анна Ивановна.А мы с Зиной в Бутырках. Их отсюда не видно.

Физик.Из Таганской тюрьмы, из сто двадцать девятого, Воробьевы хорошо видны. Значит, и Таганку отсюда можно рассмотреть.

Блохин (поет страшно фальшивым голосом).«Вдали тебя я обездолен, Москва, Москва, родимая страна. Там блещут в лесе коло…» (Срывается.)

Мишка (с ужасом).Господа, Блохин запел! Я не могу, я уйду, мне жизнь дорога.

Онуфрий (убедительно).Сережа, вот ты и опять с колокольни сорвался. Ведь так ты можешь и расшибиться.

Архангельский.У него средние ноты хороши: вот бывают такие кривые дрова, осиновые, никак их вместе не уложишь, все топорщатся.

Блохин (обиженно, немного заикаясь).Пошли к черту!

Располагаются на траве, под березами раскладывают шинели, развертывают кульки, бумажные свертки, откупоривают бутылки. За хозяйку курсистка Анна Ивановна.

Мишка.Ей-богу, пива больше было! Это ты, Блоха, дорогою одну бутылку вылакал. И как ты можешь петь с такой нечистой совестью?

Блохин.Пошли к черту!

Анна Ивановна.А самовар? Где же мы возьмем самовар?

Глуховцев.Без чаю и я не согласен!

Онуфрий.Прекрасные лорды и маркграфини, и в особенности вы, баронесса. На семейном совете мы решили обойтись без посредников, а потому вот вам, баронесса, керосинка, а вот и чайник. Принес на собственной груди.

Глуховцев (горячо).Это подлость, господа! Ведь вы же говорили, что самовар будет. Пить чай из какого-то чайника, это черт знает что такое!

Онуфрий.Ну, ну, не сердись, Коля. Будешь пить пиво.