Блохин.Давайте петь, господа, какого черта!

Зинаида Васильевна.Да! да! Петь! Михаил Иванович, да оторвитесь вы от бутылки хоть на минуту.

Мишка (в отчаянии).Братцы, что же это такое? Пришел я на Воробьевы горы, думал хоть тут отдохнуть душою, а Блохин петь хочет.

Онуфрий.Не обижай его, Миша; разве он виноват, что голос у него такой скверный? Пой, Сережа, пой, только высоко не забирайся — опасно.

Вбегают, запыхавшись, Ольга Николаевна и Глуховцев.

Глуховцев.Ой-ой-ой, как я жрать хочу.

Ольга Николаевна.Я тоже. Можно мне здесь присесть?

Анна Ивановна.Пожалуйста, голубчик, вот колбаса, вот сыр, сардинок не советую есть, — кажется, с запахом.

Мишка.Говорил, лучше селедку взять — селедка никогда не обманет.

Глуховцев.Налей-ка, Миша.

Ольга Николаевна.Вы же не хотели пить, Николай Петрович.

Глуховцев.Одну рюмочку.

Анна Ивановна.Вы не московскую гимназию окончили, Ольга Николаевна?

Ольга Николаевна.Нет, я была в институте.

Физик.В институте? Это надо хорошенько рассмотреть. (Надевает сверх очков пенсне.)

Мишка.Братцы, Физик вторые очки надел.

Онуфрий.Четырехглазый осьминог.

Физик.Но почему же осьминог?

Блохин.Глаза уже есть, а ноги будут.

Зинаида Васильевна.У вас такой прекрасный голос, Михаил Иванович, — отчего не споете?

Мишка.Можно.

Запевает, и все согласным хором подхватывают.

(Обиженно).Братцы, Блохин опять врет.

Блохин (вскакивает).Это свинство! Это… это черт знает что такое! Я больше никогда… (Уходит к обрыву и стоит там один насупившись.)

Голоса.Сергей, Сережа!

— Сергей Васильевич!

— Он нарочно.

— Он шутит.

— Иди сюда!

Блохин.Хороши шутки. Тоже товарищи.

Мишка (подходит сзади и обнимает его).Ну, не сердись, Сережа, я ведь нарочно. У тебя голос прямо, брат, для оперы.

Блохин.Оставь меня, Михаил. Я знаю, что у меня очень плохой голос, но если мне хочется петь, — как ты этого не понимаешь? Я, может быть, всю жизнь отдал бы, чтобы иметь такой голос, как у тебя. Ты не знаешь и никто из вас не знает, что у меня в душе все время музыка звучит.

Мишка.Если бы ты не врал, Сережа, а то ведь ты врешь.

Блохин.Ну и вру. На то вы товарищи, чтобы…

Мишка (покаянно).Верно, брат Сережа, верно! Свинство это. Поцелуй меня! Больше никогда, брат, слова не скажу — ври сколько хочешь. (Соболезнующе.)У тебя тенор, что ли?

Блохин (насупившись).Тенор.

Мишка.Ну, ничего, брат, пойдем выпьем.

Уходят. Заходит солнце, заливая пурпуром стволы берез и золотистую листву. Над Москвою гудит и медленно расплывается в воздухе колокольный звон: звонят ко всенощной.

Архангельский.Зазвонила Москва. До чего ж я люблю ее, братцы!

Онуфрий.По какому случаю трезвон?

Архангельский.Завтра же воскресенье. Ко всенощной.

Мишка.Молчи, молчи! Слушайте! (Издает грудью певучий, глубокий звук в тон поющим колоколам.)Гууууу, гууууу…

Глуховцев (вскакивает).Нет, я не могу! Это такая красота, что можно с ума сойти. Оля, Ольга Николаевна, пойдемте к обрыву.

Голоса.И мы, и мы.

— Да оставьте вы ваше пиво, Онуфрий Николаевич.

Все высыпают на край обрыва, Мишка со стаканом пива, Онуфрий держит бутылку и время от времени пьет прямо из горлышка. Слушают.