Шрифт:
IX. Отождествление призрака и адресата.
X. Привычки призрака; размышление о пространстве ц времени; адресат на фоне литовского пейзажа.
XI. Размышление о границе.
XII. Пейзаж; продолжение размышлений о границе и ее преодолении.
XIII. Пейзаж; мотив границы; речь, звучащая в воздухе (эфире).
XIV. Призрак в Каунасе; размышление о бестелесности.
XV. Призрак в Каунасе; размышление о воздухе и речи.
XVI. Размышление о речи (стихах).
XVII. Обращение к Музе; размышление о речи и воздухе.
XVIII. Размышление о речи, воздухе, бессмертии.
XIX. Размышление о воздухе и бессмертии.
XX. Обращение к Музе; возвращение речи в воздух.
XXI. Кода. Святые Казимир и Николай; обращение к Музе; молитва об адресате.
Как видим, стихотворение делится пополам на центральном параграфе XI, посвященном границе (строго охраняемой границе тоталитарной империи, но также границе между прошлым и настоящим). Первую часть можно назвать «описательной», вторую — «философской». До центрального параграфа преобладают картины страны, ее неприглядной, нищей жизни, каждодневного — и также не слишком привлекательного — быта адресата; после этого параграфа следует огромный и сложный металитературный монолог, посвященный родству поэтической речи и воздуха. Разумеется, деление это до некоторой степени условно: можно говорить лишь о некоторой преобладающей тональности, так как описания проникают и во вторую половину стихотворения, а рассуждения — в том числе металитературные — встречаются в первой. Проследим за развитием основных поэтических тем.
Зачин стихотворения вводит тему моря (границы, разделяющей адресанта и адресата). Ситуация, предугаданная в «Литовском дивертисменте», стала действительностью: поэт «ступил на воды», оказался в Новом Свете. Призрак его, при жизни покинувший тело, летит над океаном домой. Здесь «дом» еще означает ту империю, откуда поэт был изгнан. Слово это, одно из частых в стихотворении [148] , будет меняться, обрастая новыми смыслами. С первых строк идет речь о безрадостных имперских обычаях [149] . С самого начала задаются сквозные мотивы холода, темноты, полета, а также музыки (впрочем, музыка предстает как простая, хотя и разрывающаяся на части гамма). Стоит отметить в этой связи подчеркнутую звуковую организацию строк 1–3:
148
Дом (домой) встречается в «Литовском ноктюрне» пять раз, домоседство — однажды. Эти слова обычно появляются в маркированных местах (например, в позиции рифмы); со слова «дом» начинается последняя строка (335: «дом и сердце ему»).
149
Ср.: «Я, пасынок державы дикой / с разбитой мордой, / другой, не менее великой, / приемыш гордый…» («Пьяцца Маттеи», 1981).
Призрак (тень) появляется в самом конце параграфа: он приникает к окну знакомой ему квартиры, заглядывая внутрь [150] . Оконное стекло — новое воплощение границы — оказывается также и зеркалом. Пересечь поверхность зеркала, связать распавшееся надвое пространство (и время) способна только речь. Прямая речь и начинается со следующего параграфа; она длится до конца стихотворения, заключая в себе описательные пассажи, продолжающие интродукцию, и явно выраженный философский монолог.
150
Речь идет о вильнюсской квартире (точнее, мансарде), где адресат жил с конца 1970-го по 1973 год. Бродский бывал и некоторое время жил в этой квартире; с ней связаны события, послужившие импульсом для «Литовского дивертисмента». Под мансардой, на втором этаже дома, находилось какое-то учреждение, официально связанное с радио. Мы подозревали (без особых на то оснований и не совсем всерьез), что это центр подслушивания вильнюсского КГБ и что все происходящее в мансарде автоматически записывается. Отсюда строки 71–73: «микрофоны спецслужбы в квартире певца / пишут скрежет матраца и всплески мотива / общей песни без слов».
Тема призрака отсылает не только к Пушкину, но и к традиции раннего романтизма (Жуковского), и далее — к фольклору. Призрак почти автоматически влечет за собой многочисленные коннотации и микромотивы, присутствующие и в «Литовском ноктюрне»: он обычно связан с зимой [151] (сочельником), полночью [152] , водой; он заставляет блуждать [153] , отпускает шутки, с ним нельзя разговаривать [154] , он виден только тому, кому является, оставаясь незримым для других [155] , наконец, он исчезает при крике петуха. Последний микромотив до некоторой степени определяет композицию вещи. В начале своего монолога призрак заверяет (38–39):
151
Ср. 22–23 («Над жнивьем Жемайтии / вьется снег, как небесных обителей прах»), 202–204 («Кельнер, глядя в упор, / видит только салфетки, огни бакалеи, / снег, такси на углу»), 324–327 («То Святой Казимир / с Чудотворным Николой / коротают часы / в ожидании зимней зари»).
152
Ср. 67–68 («В полночь всякая речь / обретает ухватки слепца»), 170 («Полночь. Сойка кричит»), 183 («Полночь в лиственном крае»).
153
На уровне синтаксиса и наррации это отображается запутанным строением монолога с многочисленными «петлями», возвращениями к прежним темам и т. п.
154
Как мы уже заметили, диалог в «Литовском ноктюрне» так и не завязывается.
155
Ср. параграф XIV, полностью посвященный этой теме.
В конце это пророчество исполняется. После параграфа XV призрак перестает упоминаться: он постепенно сливается со своей «естественной средой» — воздухом и пустотой. Значительно позднее (в прошедшем времени) заходит речь об обещанном петушином крике (300–302):
Вот чем дышит вселенная. Вот что петух кукарекал, упреждая гортани великую сушь!Топос призрака претерпевает многоразличные видоизменения. Бросив тело лишь на время, при жизни, призрак предвещает будущую смерть («гортани великую сушь») — он говорит о ее постепенном приближении, о некоем смывании личности [156] , нарастании «незримости» и «отсутствия». Поэт смотрит на себя изнутри (совпадая с призраком) и одновременно со стороны, как бы принадлежа двум разным временным и пространственным мирам. Это постоянный прием у Бродского; в «Литовском ноктюрне» он дополнительно подчеркивается совпадением-несовпадением адресанта и адресата. Кроме того, тема предстает в ироническом ключе. Для человека, выросшего в СССР, слово «призрак» автоматически соотносится с первой фразой «Манифеста Коммунистической партии», которая в советской империи не только вколачивалась в мозги школьников и студентов, но и служила предметом малопристойных шуток. Отсюда юмористически окрашенные зачины параграфов XIV и XV (199: «Призрак бродит по Каунасу. Входит в собор…»; 217–221: «Призрак бродит бесцельно по Каунасу. Он / суть твое прибавление к воздуху мысли / обо мне, / суть пространство в квадрате, а не / энергичная проповедь лучших времен»). К «проповеди лучших времен» отсылает и окказиональное слово «Макроус» (99) [157] . Любопытно, однако, что отождествление адресанта с цитатой из «Манифеста» (33) соотносится с серьезным моментом стихотворения — отождествлением призрака и текста [158] .
156
Ср. характерное для Бродского место: «Там чем дальше, тем больше к тебе силуэта» (155).
157
В этой непереводимой шутке, обыгрывающей понятие «больших (мокрых?) усов» и звуки имени «Маркс», видимо, контаминированы усатый Маркс и усатый Сталин — два пророка максимы «цель оправдывает средства» (ср. 97–98).
158
Об этом см. в конце настоящей работы.
Другая существенная тема «Литовского ноктюрна» — тема границы — также разнообразно модулируется от начала к концу вещи [159] . Мы замечали, что граница между «пространством адресанта» и «пространством адресата» вначале предстает как море, затем как стекло (зеркало) [160] . Тема зеркала («амальгамовой лужи», 117) ведет к теме двойника, разработке которой посвящен параграф IX. Ср. 112–114:
Мы похожи; мы, в сущности, Томас, одно: ты, коптящий окно изнутри, я, смотрящий снаружи.159
Категория границы у Бродского почти всегда подчеркивается и в чисто структурном плане, о чем мы отчасти уже говорили. Ср. в этой связи: Жолковский А. «Я вас любил…» Бродского: интертексты, инварианты, тематика и структура // Поэтика Бродского. С. 39 и след.
160
К той же теме, кстати, относятся на первый взгляд нейтральные детали — занавес в местном театре (57) и занавеска из тюля (62). Театр в параграфе V — один из многочисленных намеков на бытовые обстоятельства адресата, который тогда служил завлитом в театре провинциального города Шауляй.