Институтка, кузина, Джульетта — не вошедшая в поэму строка.

Но последних стихов Анны Андреевны он не любил, вернее — просто с трудом читал. Очевидно, раздражала манерность сюжетного построения.

Ахматова с высоты своего безупречного вкуса прохладно относилась к пастернаковской экзальтации…

Так научила говорить.

Проза Ахматовой (а «Проза о поэме» — самый типичный ее образец) — такая «краткая», «чеканная», «афористичная» — состоит из двух моментов — банальностей и жеманных вводных или сопутствующих словечек, создающих, как ей кажется, незаметно нужный настрой. Эти последние тоже по большей части бывают двух родов:

— эпические союзы (…и я уже слышу голос, предупреждающий меня…),

— ужастики (ужас в том, что на этом балу были «все»),

— покорность тяжкому бремени гениальности. (Гораздо хуже то, что делает сама Поэма. По слухам, она старается подмять под себя… Впрочем, по слухам — это отдельный, часто используемый прием.)

Каждому слову о себе она дает эпитет, каждый эпитет возводит в превосходную степень. Эпитетов мало — «страшный», «непонятный для меня самой», «странный», «сложный», «глубокий», «горький», «Сны и зеркала» — quantum satis, в каждом абзаце.

…чего я, конечно, не смею сказать о моем бедном «Триптихе».

Все очень многозначительно, вот заголовок:

М.Б., ИЗ ДНЕВНИКА.

Это не чистовик, но как пером поэта выводятся слова «может быть»? Так из дневника или нет? Поэт не всегда знает, что конкретно он станет говорить — из-под его пера могут литься самому ему не совсем понятные строфы. Но если он выводит: «может быть», «знаете ли», «вероятно» — и прочее, это создает не многозначительность, а — мусор.

В стихах Анны Ахматовой (и ее прозе) можно многие слова заменить на словечко «как бы». Пробуйте — и смысл (и музыка) нисколько не изменятся.

Практически к «как бы», к «на самом деле», к «м.б.» сводятся бессмыслицы вроде:

К ПРОЗЕ О ПОЭМЕ.

Если можно.

Она воображает себе буйство мистификаций, легенд, мифов, которые возникнут вокруг поэмы. Задолго до того, как наступить бы этому времени, она сочиняет их сама. Заносит в записи, озаглавленные «Примечание автора», «Предисловие к примечаниям автора».

В каком-то будущем она видит следующие картины (и записывает их уже сейчас):

Сотрудник [nomina sunt odiosa](об именах лучше умалчивать или имен называть не следует) извлек из «розовой папки» (почерк не Ахматовой) явно не имеющие к «Поэме без героя» отношения, и безуспешно старался (см. его доклад <…>) убедить читателя, что строки:

(А. Ахматова. Т. 3. Стр. 273.) К сему следует примечание: Текст строфы, которую Ахматова включала в некоторые списки поэмы, представляет собой литературную мистификацию — (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 710) — должны находиться где-то в тексте… <…>

Недавно в одном из архивов Ленинграда был обнаружен листок, на котором находятся шесть стихотворных строк <…> Приводим для полноты и эти довольно бессвязные строки:

Говорят, что после этой находки автор попросил прекратить поиски пропущенных кусков поэмы, что и было исполнено. (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 274.)

Некто вернувшийся из тех мест, где стихи запоминают наизусть, принес две неизвестно кем сочиненные строфы и маловероятную новеллу, которую я не стану пересказывать. Сама сочинила, а пересказывать — не станет. Пусть и литературный прием, но прием — это только название, а содержание уже должно быть безупречным. Текст. (Действительно, идет гениальный ахматовский текст — волшебные невключенные строфы.)… Дальше будто бы была еще одна строфа — совершенно волшебная, но полусмытая океанской водой, попавшей в бутылку, в которой якобы приплыла рукопись поэмы (приплыла, как мы помним, в места не столь отдаленные). (Рукопись в бутылке! Пошловато. Ну, ничего! — В крайнем случае сойдет.+ Прим<ечание> уже черт знает кого.) (Стр. 274–276.)