Стеклянная гора
вернуться

Плигузов Андрей Иванович
Шрифт:

31 декабря 1983

Золотой и зеленый

Ты растешь, и два цвета тебя поджидают - оба холодны, и были всегда: рыжий мальчик в зеленой рубашке и дева лесная, и узкий, как зрачок на свету, лаз на старый чердак, где тайны, где целуют и можно трогать сквозь одежду и страшно. Вот когда понимаешь, что значат ключицы, и челку поднимаешь ладонью, и слышишь, как холодное солнце ходит в крови. Золотой и зеленый, обнявшись, наполняются светом, рыжим, лисьим, осенним, в подпалинах желтой травы.

4 января 1984

***

Середина зимы, А все еще поздняя осень, Все срисовано как под копирку - Лужи, крылья вороньи и темные крыши. Начинается год с недомолвок, С тонкой сети Свободных от снега ветвей. В эту сеть мы попали, И пространства сомкнулись над нами. Если спать и обняться, То все это станет неважно, Но когда ты один, И оконные стекла залиты дождем, И январь на исходе - Есть о чем горевать: О несбывшейся жизни, о снеге, Ушедшем под землю.

Январь 1984

***

Вот он сядет, и потекут в малый настольный свет настырные капли секунд, настоянные на Москве. И напишет наискосок что узнал на своем веку, но волосы за висок между пальцев текут, и новая их волна все захлестнуть должна: и память, взятую в долг, и ширмы китайской шелк с драконом и подвесным крылом воздушной страны, в которой поет соловей. А в зимней больничной Москве тебе уже места нет, и я погружаюсь в свет, И волосы за висок уносят легкую речь запретных твоих высот. Ты помнишь, как в январе кровь ленилась бежать весь кровеносный круг? И не вьшускала ножа страна из холодных рук, И плыли волны музык и ты по привычке пел? Не будет больше слезы, а будет вечный припев, лицо - и его в строку, и волосы за висок между пальцев текут, и новая их волна все захлестнуть должна.

31 января 1984

***

Спать в монашестве, в девстве, в чистоту заворачиваться, как в газету, как подарок лежать на виду и проситься на руки. Немногого стоит детство без кислого молока и религии, пахнущей сыром. А составьте католические ладоши возле кончика носа, и в лодочке этой плывите. Представьте: на веслах сидят королевичи, у них пальцы в чернилах и коленки в заплатках. Мы безгрешны, пока эти лодки несут к нам любимых, и смерти непричастны, потому что и слово живет в чистоте и тленья не знает. Мы как отроки входим в свое отраженье в воде.

9 февраля 1984

***

Никогда не пиши под диктовку, Как бы ни был заманчив диктант, Что бы немец ученый Востоку Ни сулил за природный талант, Как бы турки ни скалили зубы, Чьи бы флаги тебя ни секли, Обирай венценосную убыль Виноградников нищей земли, Подбирайся, сужайся, как скулы, Край воронки нащупай ногой, Никому не прощают прогула Этот звук, да посмертный огонь. И уносят кремлевские горки Детвору лет на сорок назад, И несутся пятерки, четверки Всех, кто слышит, в охапки вязать.

10-17 февраля 1984

***

Все ничего, пока детей рожает И корень месит в ступе мой народ, Клубится, темнотою угрожает И бражную цикуту подает Не письменам, а только временам, За их различье я бы поручился, Так детские скользящие ключицы Мечтают повторить оригинал, Не достигая. Взмах руки недолог, А слово вечно. И цветет внаем Ночная белена. Британский солод, Переводной, до сердца достает.

21 февраля 1984

***

Кого попробует время На черный зубок прицела? Кто выслужится в могиле, А кто успеет до смерти истлеть под знаменами Йорка с воскресной бумажной розой, в которой хлюпает воздух. Прислушиваемся, как больные, точим глаза о камни ночного Иерусалима. Захария говорит: Это небесный серп ищет новую жатву. Какая печаль сторожит запрокинутые молоточки, грызущие медь?...

8 марта 1984, Болшево

***

Р. В этой комнате девочка меряла платья, но, как ни старалась, все равно, столько женщин воспитывает сыновей без отца, и она. Спим, и сын и любовник, а уроки не выучены. Откуда у детей это знание, предчувствие грехопаденья, на носочках входящее в дом? Тень разбросит косички, длинным пальцем китайскую вазу обведет на окне. Вот и радость, и славно. Спите, малые дети, обнимайте подушки во сне.