Стеклянная гора
вернуться

Плигузов Андрей Иванович
Шрифт:

***

Я стол очистил от бумажной сети былой работы. В опустевшем доме перебираю мутные стаканы с холодным молоком, и долгий август течет сквозь звезды, и любовь моя стоит на страже у забытой жизни чуть-чуть кося зрачком, с полуулыбкой, зажатой в уголках большого рта. Гляжу, и лень переводить в стихи небесный свет, проржавленную крышу, послушный воск знакомых детских лиц и дудочку, которая к губам льнет, будто губы, пахнущие дымом.

5 августа 1986

***

Лето съедено тополиной молью. Мелкая бабочка с усердием первого ученика тычется в стол. Дом устал от ремонта, от голых куп, покалывающих выбеленные бока. Жить без усердья, с утра попить молока, полистать Набокова, вспомнить шахматы, Лондон из уходящего века, как с Авраамова лона запустить голубка - и писать в стихах о Москве, которую поздно менять на дачу, о грязной Яузе, о пьяных очередях, о первой любви, о которой, скулы сведя, не вспоминал, о той предсмертной удаче отразиться рядом, скользить, покуда канал не сольется с рекой, ожидая новых подачек.

6 августа 1985

***

Август, велосипедисты, загород, дачный дом. Солнце сочится сквозь листья золотым дождем. Загорелые голени, насмешливое лицо – боги от этого гонора потеряли сон. В вечереющей спелости как залитые в стекло – Леда с царственным Лебедем, Ганимед с Орлом.

6 августа 1986

***

Волна, пробежавшая в кронах, Тебя не минует. В ветвях, словно новорожденные, Птицы уснули. В мгновенном покое Один только ты неспокоен. И тучка висит над рекой. Как паерок над строкою.

1 сентября 1986

***

Это наш дом, и время его щадит. Мы живем здесь так, будто все прошло, и мы давно на небе. У мертвеца на губах запеклось серебро, он приходит что-то сказать, но молчит. И я боюсь говорить. Под утро волчата ложатся в мою постель, мы горим в огне, монахи смотрят в огонь, а над домом кружит орел. Лень сочинять. Страшно богу попасться в когти, спокойней в землю лечь или прямо в огонь лицом.

2 октября 1986

***

Приходи туда, где стеклянная гора, Где вода-слюда. Я тебя видал В золотых садах, где сластит ветер. Я дождусь тебя там, где тело — пепел, Там где тьма светит И как белая бумага слепит.

25 октября 1986

***

Ледяное море, чашу, поднятую к губам, мимо пронеси. А в кино показывали Висим, снег, и я вспомнил, как увидел тебя во сне, а потом наяву. В нашем доме пусто, я тебя позову, чтобы спать, обнявшись, потому что страшно до рассвета в холодной постели лежать одному.

14 декабря 1986

***

М.Б. Живу на чужбине, Спать ложусь на чужбине. А сплю на детском диване, где сношеные пружины под утро гудят как трубы, трубят, как слоны Ганнибала, до изнеможенья, сначала начиная дорогу к Риму. И всю ночь мне снится Мария, маленькая Мария.

14 февраля 1988

***

Когда кончится время, нам будет кого показать Богу. Мы разбудим Лену и голенького Егорку на руках поднимем, когда кончится время. Все, что мешало мне прежде, давно сгорело, и вместо души - пепел. Мы жили в пригороде. Дети бегали, зажимая в губах гудящие стручки акации. Это счастье, изъясняющееся обиняками. Смеркалось. А ночью Смерть говорила в полный голос и я притворялся спящим. Спрячь меня, будто я — твой ребенок, у ночного зверя отними меня. Когда кончится время я хочу выйти к Богу без имени и без памяти вместе с твоими детьми, спрячь меня, крепче меня обними.

19 сентября 1988

***

Читают Есфирь, а прежде читали Руфь, И руки, согретые прикосновением рук, Подносят к лицу. Домашний огонь Щадит ладони, но в пепел сожжет богов, Едва подросток увидит его во сне, Впервые узнав, как жарко горят в огне Детские боги, на всё говорящие нет.

16 октября 1988

***

Благодарение Богу, что мы на этой земле с тобою неразлучимо рядом, как в детском учебнике графы Эдмон и Горн. Птица, крылом зачерпни густой берлинской лазури, похлопочи о ночлеге на небе, в воздушной державе, где спят наши мертвые братья.

17 октября 1988