— А когда надо ехать?

— Как только появится опасность, что немцы нас сцапают.

Они обменялись рукопожатием и пошли к дому. Каранто улыбался. У него была сильная рука и открытый взгляд. И Жюльен на миг подумал о Бертье.

В газете подтверждались вчерашние новости, о которых уже сообщило радио. Из Каркассонна командование также подтвердило свой приказ.

Днем на посту наблюдения появился лейтенант из казармы Друо. Это был высокий сухощавый человек, на вид лет тридцати; на его худом лице резко выделялись черные усики. У него не было никакого официального поручения. Он пришел только потому, что командир кавалерийской части знал: солдаты поста наблюдения живут далеко от своего начальства. Телефонная связь могла быть нарушена, приказы не так поняты… Лейтенант шагал взад и вперед по комнате для дежурных, нервно затягивался наспех скрученной сигаретой, которая то и дело гасла; он ее снова раскуривал и быстро выпускал клубы дыма. Жюльен понял, что офицер пожаловал к ним неспроста — хотел разобраться в настроении солдат. Должно быть, и сержант это понял, потому что сказал:

— Мы готовы выполнить любой приказ. Нам только хотелось бы, чтобы он отвечал тем обещаниям, которые нам давали офицеры, зачисляя в армию.

Лицо лейтенанта прояснилось. Он внимательно посмотрел на солдат. Царило молчание. Все ждали. Офицер еще раза два прошелся по комнате взад и вперед, потом вдруг остановился и чуть театрально произнес:

— Рад убедиться: вы верны тому же идеалу, что и наши кавалеристы.

После этого он начал речь, без сомнения, тщательно продуманную. Он взвешивал слова, отчетливо произносил их, говорил то быстрее, то медленнее, внимательно следя за тем, какое производит впечатление. Он считал, что немцы будут теперь бояться возможной высадки союзников на юге Франции и примут меры. Они либо попытаются захватить свободную зону, либо поручат итальянцам охранять Средиземноморское побережье вплоть до границы с Испанией. В этом случае французы еще посмеются над ними. У всех ведь свежа в памяти Ментона (лейтенант явно презирал итальянцев и потирал руки от удовольствия при мысли, что кое-кого из них можно будет отправить на тот свет). Армия перемирия, конечно же, откажется принять сторону немцев. Командиры некоторых соединений уже предполагают разбить свои части на мелкие отряды; отряды эти, укрывшись в горах, не будут давать покоя фрицам. Другие предлагают перегруппировать расположенные на побережье силы, с тем чтобы подготовить предмостное укрепление для англичан и американцев. И тогда надо будет любой ценой дождаться прибытия подкреплений. Возможно и третье решение: почетный бой. Надо оставаться на месте, уложить побольше бошей, сражаться до последнего патрона, до последнего дыхания. Видимо, такая перспектива была ему больше всего по душе. Он напомнил о самоотверженности кадетов из Сомюра. Голос его дрожал от волнения. В углах рта залегли глубокие складки. В конце речи он сообщил, что кавалеристы готовы к почетному бою и они могут принять свои ряды солдат поста наблюдения, которые слишком малочисленны, чтобы драться самостоятельно.

Верпийа поблагодарил лейтенанта и задал вопрос:

— А вы не думаете, что нас могут отправить в Северную Африку?

На губах офицера появилась улыбка, словно говорившая: «До чего ж вы наивны, мой милый». Он снова зашагал по комнате, потом пояснил:

— Исключено. У нас нет транспортных средств, а кроме того, боши никуда нас не пустят, ведь большая часть французских войск в Африке уже перешла на сторону союзников.

Лейтенант снова заговорил, и в его устах некоторые совершенно фантастические сведения звучали как вполне достоверные. Под конец он захотел подняться на наблюдательную площадку. Сперва никто ничего не понял. Оказалось, он хочет осмотреть позицию. Когда офицер вышел в сопровождении сержанта, Ритер сказал Жюльену:

— Такие вот сумасброды очень опасны. Он способен погубить целый полк только для того, чтобы вышить на знамени еще одну дату. Если в один прекрасный день нам придется примкнуть к его части, уж лучше, поверь, потихоньку смыться.

— По-твоему, лучше укрыться в горах? — спросил Жюльен.

Ритер расхохотался.

— Вот именно, — сказал он, успокоившись. — Но только в штатской одежде. Без оружия и без воинственных намерений. Офицер этот настолько глуп, что склонен судить о народе по воинским подвигам. Для таких, как он, чем больше убитых, тем больше почета, тем больше оснований для восторга. Если не ошибаюсь, Бальзак назвал славу солнцем павших. Так вот, старик, я пьяница и предпочитаю сохранить целой и невредимой свою шкуру, по мне, лучше уж сидеть в прохладной тени, которую отбрасывает бочка с вином, чем превратиться в овеянный славой, но высушенный солнцем скелет. А ведь именно к этому призывает нас сей краснобай в кожаных штанах! Этот молодчик — рубака образца тысяча девятьсот двенадцатого года, модернизированного в тысяча девятьсот сорок втором!

Ритер взял со стола книгу и ушел наверх, бормоча на ходу:

— Часто встречаться с такого рода людьми вредно. Очень вредно для здоровья скромных поэтов вроде меня…

Вечером Сильвия встретилась с Жюльеном возле калитки поста наблюдения. Они решили прогуляться по окрестностям, не уходя слишком далеко. Влюбленные медленно шли, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. Солнце уже закатилось, и все пространство, отделявшее их от Черной горы, окутали сумерки. То тут, то там вспыхивала золотая точка освещенного окна, напоминая мерцание первых звезд. Дул южный ветер. Он пронесся над лесистыми склонами горы, и, вдыхая свежий воздух, Жюльен думал о том, что его ждет. Молодые люди дошли до луга, на котором часто бывали. Тут лежало поваленное дерево и можно было посидеть. Они еще долго хранили молчание, прислушиваясь к свисту ветра, дувшего им теперь в лицо, и вдыхали вечернюю прохладу. Небо темнело. Звезды сверкали ярче, и потонувшая во мраке земля казалась таинственной.

— Ну как, вы что-нибудь узнали? — спросила Сильвия.

Жюльен поделился с ней своими опасениями и надеждами; говоря, он чувствовал, как рука Сильвии все сильнее сжимает его запястье.

— Не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она. — Папа говорит, что всех солдат демобилизуют.

— Ну, у нашего начальства на этот счет другое мнение.

Жюльен видел, что Сильвия не сводит глаз с горы, которая сливалась с окружающей темнотою и походила сейчас на огромную глыбу мрака.

Ничто больше не отделяло молодых людей от горизонта. Расстояние словно исчезло, и темная масса подступала к самым их ногам.

— Знаешь, ведь Черная гора совсем недалеко, — заметила Сильвия.

— Ты считаешь, что лучше…

Жюльен не закончил. Они переглянулись.

— Я слыхала, что там уже с некоторых пор прячутся люди. И папа говорит, что они поддерживают связь с Лондоном.

— Это же самое утверждают и штатские, с которыми мы собираемся уехать.

— Ты и в самом деле думаешь, что немцы могут объявить вас военнопленными?

— Не знаю, теперь никто ничего не знает.

Тихим, дрожащим голосом девушка проговорила:

— Милый, неужели война и вправду придет сюда? Я не хочу, чтобы ты оказался вдали от меня. Не хочу.

Прощаясь, они условились, что Сильвия будет приходить каждый вечер, Жюльен обещал ей, что пойдет на все, только бы не попасть в лапы к немцам.

Последующие дни были отмечены серией приказов, отменявших один другой, слухами, которые тотчас же опровергались, приготовлениями, которых не доводили до конца. Одиннадцатого ноября в полдень было передано сообщение о том, что на заре немцы перешли демаркационную линию. Знакомый почтальон из казармы Друо, которого Тиссеран встретил на почте, утверждал, что в городе Ош кавалеристы второго драгунского полка оказали немцам сопротивление. Верпийа безуспешно пытался дозвониться по телефону в Каркассонн, ему удалось это только к вечеру. Стоявшие рядом солдаты увидели, как сержант побледнел. Когда он повесил трубку, руки его дрожали Он медленно поднялся со стула, с трудом перевел дух, потерянно огляделся и сказал: