Сводка была краткой; когда она закончилась, все поглядели друг на друга. Теперь стало совершенно ясно, что сообщение о боевых действиях в Северной Африке не пустой слух и что подняли их среди ночи не по ошибке и не из-за ложной тревоги.

— Не кончилось бы все это, как в Дьеппе, — проговорил Лорансен

— Нет, на сей раз дело серьезное.

Никто не знал ничего определенного, но спор опять возобновился. Солдатам хотелось поговорить, разобраться в происходящем, представить себе подробности событий, о которых они ничего толком не знали.

В восемь утра Верпийа выписал командировочное предписание Тиссерану, тот пошел на почту и вскоре возвратился с газетой. Вся первая полоса была посвящена высадке союзников в Северной Африке. Все началось с воздушной бомбардировки военно-морской базы в Касабланке и с морского боя между французскими и английскими линкорами и эскадренными миноносцами. В газете также подчеркивалось, что французские войска доблестно сражались, однако упоминалось и о том, что в Марокко началось повстанческое движение. Эта новость привлекла внимание солдат.

— Все это так, но тут пишут, что движение подавлено.

— Писать-то пишут, да, может, это и неправда.

— Так или иначе, это доказывает, что отнюдь не все склонны слепо идти за Петеном.

— Ну, Петен еще, может, отдаст нам приказ атаковать бошей.

Все утро прошло в лихорадочных и бесконечных спорах и в ожидании новых известий, которых не было.

После обеда по телефону позвонил лейтенант, помощник капитана, и предупредил, что в любую минуту — днем и ночью — может быть получен приказ об отходе. Персоналу разрешено отлучаться с поста наблюдения только в случае крайней необходимости, число дежурных следует удвоить, солдатам и унтер-офицеру надлежит спать не раздеваясь.

Когда сержант зачитал это распоряжение, послышались взрывы смеха и негодующие возгласы:

— Играют в солдатики! Как в кино!

— Они, кажется, вообразили, что находятся на фронте! Дурачков из нас строят.

Однако по-настоящему никто не злился, солдаты препирались больше по привычке, чтобы убить время; обстановка таинственности, завеса, чуть раздвинувшаяся над неведомым будущим, — все это возбуждало. Люди не знали, что их ждет впереди, но дверь в грядущее слегка приотворилась, и на них повеяло романтикой приключений.

— Может, нас погрузят на суда, — сказал Каранто, потирая руки. — И отправят в Марокко сражаться против янки. А мы возьмем да и перейдем на сторону американцев.

— Держи карман шире! Так тебе офицеры и дадут сбежать!

— Обязательно перейдем. Все перейдут. Во главе с офицерами. Кто, по-твоему, нас удержит?

— Как же, надейся на офицеров. Больно им надо переходить на сторону союзников. Они только об одном думают — о нашивках. Окопались себе здесь, в тылу, их и с места не стронешь.

— Они нас уже продали в сороковом и опять продадут.

— Кого это продали? Тебя, что ли? Да у тебя в сороковом году еще молоко на губах не обсохло!

Когда перебранка усиливалась, вмешивался сержант и охлаждал спорщиков. По радио и по телефону поступали только неясные сведения, и солдаты старались догадаться по ним об истинном положении вещей.

Жюльен думал о Сильвии. Волнение товарищей заражало его, но мысль о девушке мешала ему по-настоящему разделять проснувшуюся в них надежду. Что будет с Сильвией, если он уедет? А пока надо найти способ повидаться с нею. В шесть вечера она придет в парк Бригибуль, и Жюльену была нестерпима мысль, что девушка напрасно прождет его. Между тем время шло, и становилось понятно, что запрет отлучаться с поста наблюдения отменен не будет. В пять часов Жюльен почувствовал, что ждать больше не может, и сказал сержанту:

— В шесть часов мне надо уйти.

— Нет, никто не уйдет, — отрезал Верпийа.

Голос его прозвучал спокойно, но твердо. Глаза из-под толстых стекол очков смотрели сурово. Жюльен вздохнул, немного помешкал, потом повторил:

— Мне непременно надо уйти.

Верпийа встал с места. Он побагровел.

— Черт побери! — взорвался он. — Вот к чему привела моя доброта! Вы теперь и подчиняться не хотите! Делаете, что вам в голову взбредет, а отвечать мне!

Солдаты приняли сторону сержанта.

— Дюбуа, ты ведешь себя как последний негодяй, — объявил Каранто. — Ты ведь его можешь под трибунал подвести.

Жюльен и сам понимал, что ведет себя отвратительно, но продолжал думать о Сильвии. Представлял себе, как она мечется одна по парку, вспоминал собственные переживания на дороге в Сидобр. И он повторил:

— Мне обязательно надо уйти, но я мигом вернусь.

— Черт побери, не у одного тебя девчонка в городе! — крикнул Тиссеран. — Из-за какой-то юбки ты готов…

Сжав кулаки, Жюльен повернулся к тулонцу, который тут же осекся. Верпийа встал между ними.