Они прошли участок еще более глубокой тьмы: дорога шла под железнодорожной эстакадой. Снаружи капал дождь, и в этом каменном мешке звук падающих капель казался таинственным и глухим. Было очень сыро. Потом они снова вышли, и Гэррети ощутил благодарность, увидев, что впереди лежит длинный, ровный участок дороги.

45-й снова упал. Окружающие бросились от него врассыпную. Грохнули выстрелы. Гэррети решил, что имя этого парня не столь уж и важно.

Полчетвертого утра.

Для Гэррети эта минута стала самой долгой минутой самой долгой ночи в его жизни. Это был отлив, мертвый отлив, время, когда море сдает позиции, оставляя на мокром пляже разбросанные водоросли, ржавые пивные банки, использованные презервативы, битые бутылки, разломанные буйки и замшелые скелеты в рваных плавках. Это был мертвый отлив.

После парня в зеленом плаще билеты получило еще семь человек. Примерно в два часа утра трое ушли практически одновременно, словно сухие кукурузные скирды, поваленные первым осенним ураганом. Пройдено уже 75 миль, и 24 человека мертвы.

Но это все не важно. Единственное, что имеет значение — это мертвый отлив. Полчетвертого утра и мертвый отлив. Прозвучало очередное предупреждение, а вскоре после него и выстрелы. На этот раз это был знакомый — номер 8, Дэвидсон, тот, который на Стейбенвилльской ярмарке залез в палатку со шлюхами.

Гэррети мгновение смотрел в бледное, забрызганное кровью лицо Дэвидсона, а потом снова перевел взгляд на дорогу. В последнее время он много смотрит на дорогу. Иногда линия посередине бывает сплошной, иногда — прерывистой, а иногда — двойной, как трамвайные рельсы. Непонятно, как могут люди ездить по этой дороге все остальные дни в году и не замечать рисунка жизни и смерти на этой белой краске. Или они все же видят его?

Мостовая завораживала его. Как хорошо и как просто было бы сесть на эту твердую поверхность. Сначала присаживаешься на корточки, и напряженные коленные суставы издают щелчок, похожий на выстрел игрушечного пистона. Затем упираешься ладонями в холодную, усыпанную мелким мусором поверхность и опускаешь ягодицы вниз, чувствуя как асфальт перенимает давление твоих семидесяти двух с лишним килограмм... а потом ложишься, просто заваливаешься на спину и лежишь, ощущая, как расправляется усталая спина... смотришь вверх, на раскачивающиеся вокруг тебя деревья, на волшебный звездный хоровод... не слышишь предупреждений, просто смотришь в небо и ждешь... ждешь...

Да.

Слышишь звуки шагов, когда другие Идущие уходят с линии огня, оставляя тебя в одиночестве, как жертву на заклание. Слышишь шепотки. Это Гэррети, эй, Гэррети сейчас получит билет! Может успеешь еще услышать, как смеется Баркович, натягивая в очередной раз свои воображаемые танцевальные туфли. Движение винтовок, которые прицеливаются в тебя, а затем...

Усилием воли он оторвал взгляд от дороги и обвел мутным взором тени вокруг. Потом посмотрел на горизонт, желая разглядеть там хотя бы намек на свет восходящего солнца. Конечно, там ничего не было. Ночь была по-прежнему темна.

Они прошли еще два или три мелких городка, все темные и слепые. После полуночи им повстречалось с три дюжины сонных зрителей, из тех твердолобых, которые всегда упорно бодрствуют 31-го декабря, желая встретить Новый год во что бы то ни стало. Все остальное время представляло собой не более чем безумную мешанину полусна-полубодрствования.

Гэррети присмотрелся к лицам, окружающих его людей, но не увидел никого знакомого. И вдруг им овладела иррациональная паника. Он хлопнул по плечу парня, идущего впереди.

— Пит? Пит, это ты?

Парень ускользнул от него с недовольным ворчанием и даже не оглянулся. Гэррети помнил, что Олсон шел слева, а Бейкер — справа, но сейчас слева никого не было, а у человека справа щеки были гораздо более пухлыми, чем у Арта Бейкера.

Каким-то образом он умудрился сойти с дороги и приткнуться к толпе бойскаутов-полуночников. И теперь его ищут. Охотятся за ним. Пушки, собаки, и Отряды с радарами и тепловизорами и...

Облегчение захлестнуло его. Вот же Абрахам, впереди на четыре часа. Требовалось только голову чуть-чуть повернуть. Этого дылду трудно было с кем-либо перепутать.

— Абрахам! — громко прошептал Гэррети. — Абрахам, ты не спишь?

Абрахам что-то пробормотал.

— Я говорю, ты не спишь?

— Не сплю, мать твою, Гэррети, оставь меня в покое.

Ну он хотя бы не отбился от своих. Ощущение полной дезориентации прошло.

Кому-то впереди вынесли третье предупреждение, и Гэррети подумал: а у меня ни одного нет! Я могу присесть на минутку, или даже на полторы, я могу...

Но тогда уже не встать.

Да конечно же я встану, сказал он себе. Конечно же встану, надо просто...