Юнгер Эрнст
Шрифт:
Пример сплошной экономии природы, в домашнем хозяйстве которой не пропадает даже самое незначительное. Еще более удивительным в данном случае представляется безболезненное возникновение и исчезновение созданий; индивидуализация остается иллюзией в матери либо матери снится. В темноте совершается дело ибсеновского Литейщика пуговиц [271] ; индивидуумы отливаются и расплавляются снова.
Еще о кролике: каждое существо имеет свою теневую сторону. Зачастую осознаешь ее лучше, если обращаешь взгляд на категорию в целом, то есть в данном случае на отряд грызунов. Зоологи еще задаются вопросом, произошел ли этот могучий род от сумчатых животных или непосредственно от рептилий.
271
Персонаж драмы Генрика Ибсена «Пер Гюнт» (1867).
Некоторым кролик инстинктивно противен; он относится к тем животным, употребление которых в пищу запрещал Моисей. Не случайно кролик относится к тому же отряду, что и крыса; я слышал, как одна старая крестьянка утверждала, будто видела, что кролики и крысы спариваются. В полумраке хлевов происходят еще и не такие вещи, но это статья особая.
Зато точно известно, что кролики, завезенные на одинокий остров, превратились там в плотоядных животных. Несмотря на это человек предпочел бы быть выброшенным на необитаемый остров, кишащий кроликами, а не крысами — тут приходилось слышать ужасные вещи.
Кролик — боязливое, крыса — безбоязненное животное. Кролик никогда не мог бы поселиться на чердаках, в подвалах или на кораблях. Оба родственны, хотя в последнее время зоологи исключают «зайцеобразных» из группы грызунов.
Все это вопрос классификации. Меняется она, но не центр, из которого она исходит. В человеке отражаются растения и животные: это есть ты. От чувства гордости орлом и лилиями в гербе до внезапного испуга перед обитателями пещер. Все это есть в нас, а не только родственно нам благодаря наследству.
Приведу пример. Как часто мы видели, что человек, когда его охватил ужас, превращался в боязливого кролика, и наоборот, чувствуя себя в безопасности, он преображался в страшную крысу. Нередко один и тот же человек показывает оба лица. Преследуемый становится преследователем; о том же и Шопенгауэр: мучитель и мучимый — одно.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 29 НОЯБРЯ 1965 ГОДА
День смерти Эрнстля [272] . Снег на маленьком кладбище, где его имя высечено дважды — на камне из Каррарских гор и на памятнике, которым община чтит своих павших. Две доски — на левой погибшие Первой, на правой погибшие Второй мировой войны. В центре изображение, какое в наши дни удается редко, — Богоматерь из серого песчаника, с мертвым сыном на коленях. Древний мотив, очень похожий встречается уже на бронзовых статуэтках сардинской архаической эпохи.
272
Имеется в виду старший сын автора Эрнстль (1926–1944). Летом 1944 г. он был призван на военно-морскую службу и зачислен во флотский экипаж. Через несколько месяцев Эрнстля арестовали за антивоенные высказывания и должны были приговорить к расстрелу. Стараниями друзей отца смертную казнь заменили штрафной службой, он был отправлен на передовую. В «Излучениях» Юнгер пишет 12 января 1945 г.: «Эрнстль мертв, он погиб, мой славный ребенок, уже с 29 ноября минувшего года мертв! Вчера, 11 января 1945 года, сразу после семи часов вечера пришло это известие». И далее, 13 января 1945 г., добавляет: «Смерть настигла милого мальчика 29 ноября 1944 года; ему было восемнадцать лет. Он погиб от огнестрельного ранения в голову во время столкновения разведывательной группы в мраморных горах Каррары в Центральной Италии и, как сообщают его боевые товарищи, был сражен наповал. Они не смогли унести его с собой сразу, однако вскоре после этого вернулись за ним на бронемашине и вывезли его. На кладбище Турильяно близ Каррары обрел он место последнего упокоения».
На могиле еще с 20 ноября стояли цветы, гвоздики и розы, твердые, как стекло, кристаллические. Годовщина смерти Эрнстля исполняется в двадцать первый раз. Я подумал тут и о старом Золемахере, который много лет назад написал мне о моем павшем друге: «Фрица мне по-прежнему не хватает». Это кончается лишь с собственной смертью.
Почему сыновья уходят так далеко? Гораздо дальше, чем родители, которые нам часто снятся, и чаще, чем мы знаем об этом; они всегда присутствуют.
Настанет день, когда уже никто сюда не придет положить цветы и венки, поставить свечу в снег, пусть даже через сто лет. Я еще помню своего двоюродного деда Германа, который в 1870 остался под Мецем [273] .
273
Осада французского города Мец во время франко-прусской войны (1870 г.) закончилась капитуляцией 200-тысячного французского войска.
Мертвые — это зеркала, в которых мы открываем наше несовершенство, наши ошибки, слабости, упущения. Мы уже не можем исправить их. Мне пришло в голову, что те, кому было суждено не вернуться, прощались особенно тяжело. Они, должно быть, носили в себе вневременное знание, которое непременно выражалось в объятиях.
В тот день я очень устал, и дорога в Бургдорф была длинной. Возможно, было б достаточно проводить сына до садовых ворот; он бы понял это, даже б желал. Он всегда обо мне заботился. Но мы все же отправились в путь. Сегодня, когда я вспоминаю об этом, меня охватывает ужас: как будто я лишил себя судьбоносного мгновения.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 10 ДЕКАБРЯ 1965 ГОДА
Вечером у камина в замке Штауффенбергов. Там Мартин фон Каттэ [274] , прибывший из Заульгау, и Винни Зибург, заехавшая из Гэртлингена. Мы заговорили о прощании Фридриха Зибурга; я спросил о его последних словах.
«„Скажи мне еще что-то приятное“ — знаете ли, у нас был свой маленький тайный язык».
Он был одним из тех, которые в других странах были бы востребованы больше, нежели здесь, где больших журналистов нужно искать с фонарем. Все-таки ему не хватило признания, и он финишировал с нерастраченными резервами. Помню, однажды он сказал мне, что мысль о его похоронах и речах, которые там будут звучать, чрезвычайно ему противна. Я возразил: «Это должно меньше всего вас заботить». Будь у него возможность, как о том сказано в «Тибетской книге мертвых», увидеть свое захоронение на штутгартском Лесном кладбище, он наверняка бы остался доволен. За один год я постоял у могилы трех больших друзей: Теодора Хойса, Фридриха Зибурга и Эрнста Бёрингера.
274
Мартин фон Каттэ (1896–1988), агроном и лесовод в своих имениях в Альтмарке (Бранденбург). Он познакомился с Э. Юнгером в 1920-е годы и с тех пор поддерживал с ним тесные отношения. Оказавшись после войны без крыши над головой, он нашел приют в кирххорстской вотчине Юнгера и прожил в его доме два года. Он публиковал стихотворения (сборник «Туманный камень», 1978). В 1960 г. его поэтическое творчество было оценено признанием со стороны Баварской Академии изящных искусств. В 1987 г. в свет вышла книга его воспоминаний «Черное на белом». Неоднократно упоминается в «Излучения».
Хотя нашей дружбе с Мартином скоро исполнится уже сорок лет, я нахожу запас его историй неисчерпаемым. Всегда появляются новые. Это свидетельствует не только о богатой жизни, но и о формирующей, завершающей, покоряющей силе. Физиогномически, также в широком смысле, три ступени: готическая, барочная и югендстиль. Что-то созвучное Стефану Георге, гогенштауфенское и прусское от начала и до заката. Этому соответствуют различия в оценках. В Первую мировую войну еще «выезжал верхом», в конце Второй — при начальнике управления кадров военно-воздушных сил. Глаза Вильгельма II ему не нравились [275] , однако ленником он оставался верным. Он находит, что из всех женщин принцессы наименее церемонились. Хорошие стихотворения, из которых мне особенно нравится «Аррас». Тысяча лет в Цольхове; после вступления русских мать отравилась перед могилами, оставив потрясающее письмо. Лесоруб в Тюрингии, гость в Юберлингене у Фридриха Георга, служащий в окружной администрации Заульгау.
275
См. запись от 27 февраля 1968 г.