Ромка подвинулся, и Лика присела на ту же ступеньку. Положила руку на его облитое змеиной кожей колено.

– Рома, что с тобой? – участливо спросила она, заглядывая ему в глаза. – Ты как-то странно себя ведёшь в последние дни… Ты чем-то недоволен?

– Да нет… – полуотвернувшись, ответил он. – Всем доволен… Скучно.

– И со мной тоже скучно?

Застигнутый врасплох Ромка издал озадаченное покряхтывание.

– Нет… С тобой – нет…

Лика язвительно улыбнулась.

– Ну и на том спасибо… А я уж чуть было не подумала, что ты мне тут с куклой Машей изменяешь.

– Знаешь, что? – обидевшись, сказал Ромка и дёрнулся встать. – Сама ты… Может, ты с Лёшей Баптистом мне это… изменяешь!..

– Ой, какая прелесть! Первая сцена ревности! – Лика забила в ладоши. – Хотя, позволь… – Она запнулась. – Почему именно с Лёшей?

– А он сейчас у подъезда кого-то ждал, – объяснил Ромка.

– Лёша? У подъезда? Странно… – Кажется, Лика и впрямь была озадачена. – Да ладно, бог с ним… Слушай, я вот зачем тебя искала, – сказала она, вновь становясь серьёзной. – Мне с Машей Однорукой расплачиваться – за сапоги и за сандалии… А кладовка почти пуста…

Ромка закряхтел.

– Н-ну… – страдальчески выговорил он. – Ближе к вечеру что-нибудь раздолбаю…

Лика, изумлённо отодвинувшись, глядела на него во все глаза.

– Что-то всё-таки с тобой происходит… – вымолвила она наконец. – Я понимаю, медовый месяц кончился, пошла притирка… Но почему я должна напоминать тебе об элементарных вещах? Ты – мужчина, добытчик…

Ромка встал.

– В чём дело? – всполошилась Лика и тоже встала.

– Ни в чём, – буркнул Ромка. – Просто мать так всегда говорила. Отцу.

Вернувшись на второй этаж, Ромка выбрал совершенно пустую комнату и, сев в углу по-турецки, попробовал установить внутреннюю тишину. Вскоре достиг желаемого и осторожно вызвал в памяти образ сигареты «прима». Всё. Проще уже ничего не бывает…

– А вот фиг вам… – шепнул он заветное своё заклятье и уже собрался рывком напрячь воображение, когда его отвлекли какие-то посторонние звуки. Недовольно поднял голову. Нет, определённо, кто-то ещё шастал по второму этажу. Позориться при свидетелях Ромке не хотелось. Он поднялся на ноги и прислушался. Похоже, баловались с куклой Машей…

Ромкину хандру мгновенно как корова языком слизнула, и, распялив рот в восторженной улыбке, он двинулся на звук. Накрыть кого-нибудь в момент интимной близости с куклой Машей считалось верхом остроумия. Всё равно что застращать ночью в «конуре» только что прибывшего новичка.

Беззвучными перебежками Ромка миновал три комнаты и затаился.

– Дура ты, дура… – горевал тихонько за стеной голос Лёши Баптиста. – Не брыкалась бы тогда – да разве б ты такая вышла?.. Ожила вот, полезла раньше времени… Эх, дурочка…

Ромка почувствовал, что кожа на голове – шевельнулась. Будь у него волосы чуть покороче, они бы неминуемо встали дыбом. Удалялся он оттуда на цыпочках, то и дело оглядываясь и мягко налетая на косяки. Подслушивать такое было страшновато… А это подчас куда хуже, чем просто страшно.

Пронизав этаж чуть ли не до следующего лестничного колодца, он услышал знакомое чириканье и вскинул глаза. Кажется, пятиэтажка помаленьку становилась чуть ли не самым людным местом. В проёме, выводящем на площадку, уставив по-бычьи выпуклый лоб, стоял и смотрел на Ромку недовольный и чем-то, видать, озабоченный Василий. Вообще-то, с такими лицами приходят арестовывать.

Из-за косяка выглядывали клок нежной серебристой шёрстки и выпуклое испуганное око. Сойдёт за понятого…

– Чего там? – хмуро спросил Василий, заглядывая за узкое Ромкино плечо.

– Ничего… – ответил тот, облизывая губы. – Так…

– А чего глаза, как у Телескопа?

– А!.. – Ромка как можно небрежнее махнул рукой.

Докапываться до истины Василий не стал. Не до того ему было.

– Лику сейчас встретил, – хмуро объяснил он своё появление в «конуре». – Сказала: ты здесь сидишь…

После этих слов глаза у Ромки и вправду стали, как у Телескопа.

– Нажаловалась? – восторженно ахнул он. – В ментовку?

– Да иди ты на хрен! – рявкнул Василий. – Нажаловалась! Я спросил – она сказала… Ты вообще знаешь, какие у нас там дела делаются? Никита голодовку объявил!..

Сгоряча раздолбали столько, что Василий вынужден был закинуть сильно растянувшуюся авоську, как мешок, через плечо. Это при том, что добрая треть тюбиков оказалась алого цвета, и её пришлось отдать Сократычу – обменяет потом…