Дальше, наверное, Василий увлёк его в сторонку, и расслышать, что они там говорят, стало весьма трудно.

– …голодовку объявил. Станет он тебе стены похабить!..

– Как голодовку? – оторопело переспрашивал Лёша. – Я думал: хохма… Так он серьёзно, что ли?..

Голоса удалились, и Никита снова открыл глаза. Утро имело странный изумрудный оттенок, а верхушки опор отдавали рыжиной. Невольно вспомнился ночной разговор с разочарованным Ромкой. Что-то он там собирался перемкнуть… Может, и впрямь перемкнул?

Где-то за углом вновь стали рваться страшные матерные заряды. Потом добавился женский визг. Потом началась исступлённая разноголосица. «Интересно, – подумал Никита. – Что ему там такое выдолбили? Хотя нет… Ничего интересного…»

Очень хотелось пить. Вспомнилось вдруг, что голодовка бывает двух видов: сухая (когда даже воду нельзя) и… И какая-то ещё. Когда можно.

Воды в этом мире не водилось. Зато водились иссиня-чёрные капсулы с содержимым, слегка напоминающим сильно разбавленный лимонный сок. Никита спохватился и запретил себе даже думать об этом…

За углом тем временем стало потише. Слышалось только злобное ворчание, тупые удары и рыхлый хруст. Лёша Баптист задалбливал оскорбительную надпись.

Начинался трудовой день. Звякало железо, трещали и лопались глыбы. До Никиты Кляпова никому не было дела…

Потом появился Крест. Настроен он был, надо полагать, весьма агрессивно, поскольку рядом, как по волшебству, возникло сразу две чуткие надзорки. Крест взглянул на них с волчьей усмешкой и перевёл взгляд на Никиту. Тот равнодушно смотрел в зеленовато-жёлтые уголовные глаза и втихомолку радовался своему спокойствию.

– Мочалки жуёшь? – зловеще осведомился Крест. – К-козёл…

Повернулся и пошёл в ту сторону, где вновь шумно заваривалась какая-то новая склока. Орали, как на митинге.

Сборище и впрямь напоминало митинг. Такого стечения народа на одном пятачке здесь ещё не бывало. Пузырёк – и тот выполз из своего логова, прицепив, надо полагать, к заветному крантику рукав подлиннее. Кое-кого Василий и Ромка не то чтобы видели здесь впервые… Видеть-то, конечно, видели, но по именам так до сих пор и не знали. Того, скажем, мужичка неопределённых лет. Или вон ту мосластую девицу с пугающе безумным взглядом. Кстати, вела она себя потише других. Просто, наверное, знала, что у неё маленькие глаза, – вот и старалась раскрывать их как можно шире.

Люська с потолка, крепенькая, как кегля, сидела подбочась на краешке одной из глыб. Муж её, хмурый молодой человек в спецовке-самоплётке, стоял рядом.

– Да никогда такого не было! – кричала Люська, ударяя пяткой в глыбу. – Наглость! Самая настоящая наглость! Вчера с утра – одними красненькими, сегодня – одними лиловыми!..

– Позвольте-позвольте… Мне сейчас и серенький тюбик выдали, – с довольным видом сообщил Сократыч.

– А остальные?

– Ну, остальные… Остальные, конечно, лиловые. Да там всего-то, собственно, было три тюбика…

– Хозяева хреновы!.. – рявкнул Лёша, выкатывая глаза.

– Лёшка! За хозяев – пасть порву! – весело предупредила пьяненькая уже с утра Маша Однорукая.

Подошёл Крест и молча стал в отдалении.

– Да ладно вам бухтеть-то, – скривясь, проворчал безымянный мужичок неопределённых лет. – Чего, спрашивается, без толку глотку рвать? Хозяин – барин. Что хотят – то воротят!..

Вновь грянула яростная разноголосица. Оробевшие мохнатые зверьки пялили на толпу глаза из-за рёбер и выступов необычно рыжеватых колонн.

– А вот нечего на хозяев сваливать!.. – перекричала всех растрёпанная Клавка, влезая на громоздкую, как постамент, глыбу. Сцена окончательно обрела черты митинга. – Нашли крайних! Тут не хозяева – тут другие виноваты!..

– Это кто же?

– А вот! – Разящий перст неистовой Клавки вонзился в воздух. Все ошарашенно оглянулись. Вне всякого сомнения, палец был наставлен на Машу Однорукую. – Тюбики – лопатой гребёт, с утра до ночи не просыхает!..

– Да на твои, что ли, пью? – опомнившись, взвилась та на дыбки.

Ромка, обнявшись с одним из камушков, тихо изнемогал от смеха.

– Сколько из-за неё одних кабелей пооборвали? – надсаживалась Клавка. – Так ей всё мало – она теперь ещё с сапогами затеялась! Всю трубу изрезала! Что? Не так? Только бы хапать, хапать!… А эти! – Клавка развернулась и продолжала, тыча пальцем то в Люську, то в Лику. – До сих пор босиком ходили – ничего с ними не делалось! А теперь они уже, видите ли, не могут! Ножки боятся бить! Белые!.. А что из-за ихних сапог кабели рвут и трубы обдирают, это им – тьфу! У, бесстыжие!..