Василий, угрюмый, как глыба с упрятанной внутрь напряжёнкой, проминал собою воздух над толстым смоляным кабелем. Неподвижно и бессмысленно глядя на пульсирующую рощицу стеклистых труб, он время от времени размыкал крупные губы и, словно бык на выгоне, тянул с отчаянием на одной ноте:

– М-матушка, м-матушка… что во поле… пы-ыльно…

Потом надолго умолкал и вдруг заводил снова с прежней тупостью, но на полтона ниже:

– Д-дитятко… м-милое… кони разгуля-ались…

Рядом сидел и плакал пьяненький Никита.

– Из-за меня… – вскрикивал он, неумело тыча кулачишком в грудную клетку. – Он же… должен был… меня! А не его!..

– Д-дитятко… м-милое… – Василий забирал всё ниже.

– Ну почему?.. Почему?.. – захлёбывался Никита. – Я же сам!.. Сам хотел… Я… пойду! Я – скажу им…

– Сядь… – тяжко выдохнул вдруг Василий, но Никита и сам уже, не устояв на ногах, вильнул всем телом и вновь опустился на отвердевший вокруг кабеля воздух.

В этот миг возле аппарата возник Пузырёк с двумя полными сетками, а за ним повалила скопом вся компания. Каждый вновь прибывший раздвигал собой уже имеющуюся толпу, заставляя остальных наступать друг другу на ноги и хвататься за что попало. Запорхали матерки.

– Нет, ну я-то при чём? – обиженно восклицал мужичок по имени Коля, на удивление трезвый. – Я, главное, к камушку, а там уже Лёша! Я – вокруг, а там ещё одна…

– Д-дитятко… – Василий замолчал и непонимающе уставился на собутыльников. Углядев вежливо-скорбное личико и седенькую бородку Сократыча, скривился, замотал тяжёлой головой.

– Сократыч… – жалобно пробасил он. – Телескоп-то, а?..

– Вась… – то ли с сочувствием, то ли с досадой повернулся к нему Пузырёк. Умелые морщинистые руки продолжали работать вслепую, открепляя один из баков. – Ну что ты, ей-богу… Воскресить – не воскресишь, так? Хозяева за тебя с Крестом, прости мою душу грешную, рассчитались… А то бы ещё и по тебе сейчас поминки справляли!.. Тут вон людей уже насмерть бьют, а ты… Собаку у тебя, что ли, никогда грузовиком не переезжало? Ну, погоревал… Ну и будет…

– Сократыч… – упрямо гнул свое Василий, видно, пропустив увещевания Пузырька мимо ушей. – Иди, Сократыч, помяни… Не пьёшь – так закуси хотя бы…

– Вот вам и хозяева!.. – злобно приговаривал Лёша Баптист. – Во делают! Добренькие, блин!.. Зубки чинят, ручки чинят… А мужика за зверушку шлёпнуть – это как?..

Василий медленно, чуть ли не со скрипом, повернул шею.

– Кто… зверушка?..

– Не Телескоп, не Телескоп!.. – торопливо заверил Лёша, примирительно выставив вперёд мясистые ладони.

– А ведь с точки зрения хозяев, – задумчиво начал Сократыч, принимая из рук Василия капсулу, – мы с ними, получается, вполне равноправны… Так что версия моя, увы, подтверждается. Побирушки – наши предшественники, и не дай нам бог дожить до того дня, когда мы окажемся в их положении. Под богом я, естественно, подразумеваю хозяев… Хотя… Как это ни печально, никуда не денемся – доживём.

– Ну, понёс, понёс… – недовольно сказал Лёша. – Вечно ты, дед, мозги запудришь…

– Понёс, говорите? – Сократыч прищурился. – Однако, здоровье они нам всем подарили, согласитесь, отменное. Обе недавние смерти – насильственные и с болезнями никак не связаны. Далее! Как вы думаете, сколько лет побирушкам?

– Ты заткнёшься или мне тебя заткнуть? – рявкнул Лёша.

– Я тебя сейчас сам заткну! – полоснул в ответ высокий отчаянный голос, и бледный от выпитого Ромка, пошатываясь, подошёл к Сократычу. Положил длинную узкую руку на старческое плечико и с вызовом взглянул на Лёшу. – Говори, дед…

Всё-таки авторитет Ромки, несмотря на все его недавние проказы, был ещё очень высок. Лёша поворчал и умолк… Вытирая ладони о спецовку, подошёл послушать и Пузырёк.

– Не удивлюсь, если побирушкам по нескольку сот лет, – объявил Сократыч. – А то и больше. Судите сами, детенышей их здесь никто никогда не видел. Собственно, это и понятно. Сюда прибывают лишь взрослые, так сказать, долбёжеспособные особи… И дальше каждая из них просто перестает стареть. Правда, как вам известно, детей здесь тоже ни у кого быть не может…

– М-матушка… М-матушка… – снова замычал Василий.

– Да помолчи ж ты, Вася! – взмолился Ромка и снова повернул к Сократычу бледное и какое-то перекошенное лицо. – У кого – не может? У нас или у побирушек?

– Ни у них, ни у нас.

– Откуда знаешь?.. Почему это – не может?

– А пробовали, Рома, пробовали… Не беременеют здесь женщины. А почему?.. Спросите хозяев.

– Не-на-ви-жу хозь… зяев… – простонал Никита.

Ромка вскинулся и, вздёрнув верхнюю губу, оскалил зубы. Всем даже слегка не по себе стало – до того он сразу сделался похож на покойного Креста.

– Ты! – с презрением выговорил он в несчастные пьяненькие глаза Никиты. – Ты ненавидишь? Сидишь вот и ненавидишь, да?.. Так ненавидишь, что пальцем пошевелить боишься?..

Василий медленно поднял осоловевшее лицо, недоумевая, что это за шум подняли у него над головой.

– Рома, Рома… – испуганно проговорил дедок Сократыч и, встав, молитвенно сложил ладошки. Розовое личико его было тревожно. – Послушайте меня… Я не знаю, что вы на этот раз затеваете против хозяев, но я уже, честное слово, начинаю за вас бояться… Вы ведь действительно талантливый мальчик, Рома! А хозяева, как выяснилось, ещё и убивают…