Шрифт:
– Зачем нам еще минометные дворики? У нас минометов-то полдюжины всего!
– Дык, вашбродь, два часа как прибыли две траншейно-минометные команды. Велено позиции оборудовать!
– Ну осмотрись! Карпин, дай ему бинокль!
Забрав у ефрейтора-наблюдателя искомый прибор, Матюшкин принялся внимательно оглядывать передовые позиции, время от времени задумчиво хмыкая и агакая.
Я между тем переваривал принесенную сапером новость.
Траншейно-минометная команда – это, считай, батарея. Шесть стволов. И в обороне они будут не лишними.
Нам бы еще парочка пулеметов не помешала. А то в первой линии, которую сейчас занимает двенадцатая рота, три станкача. Один в первой траншее и два во второй. Еще один «максим» – в резерве на нашей позиции.
Реалии таковы, что основная тяжесть обстрела перед атакой будет на первой траншее. В это время в ней остаются только наблюдатели и один пулеметный расчет в надежном убежище. Личный состав отходит во вторую траншею, а после переноса противником заградительного огня или сигнала к атаке все перемещаются обратно в первую.
Соответственно распределяются и главные огневые средства.
В довесок к пулеметам на участке обороны каждой роты есть несколько позиций для траншейных сорокасемимиллиметровок Гочкиса.
В принципе неплохо, если учитывать ручные пулеметы в каждом взводе и автоматы у офицеров и унтеров.
Но запас карман не тянет!
Кстати о запасе! У хозяйственного меня есть еще и трофейный немецкий МГ-08, на всякий пожарный случай.
«Последний довод королей» [87] , так сказать.
87
Ultima ratio regum (лат.) – термин впервые был широко использован в Тридцатилетней войне, когда кардинал Ришелье приказал отливать на стволах всех французских пушек эти слова.
От раздумий меня отвлекает голос Матюшкина:
– Спасибочки вам! – С этими словами он возвратил бинокль наблюдателю и повернулся ко мне: – Разрешите идти?
– Иди!
6
Утро добрым не бывает!
И быть не может! Особенно когда оно начинается с ураганного обстрела.
Я и так не спал полночи, слушая стук топоров и матюки саперов и минометчиков. А теперь еще и это.
Грохот стоял неимоверный. Судя по звуку, по нам лупили кроме давешней батареи шестидюймовок еще и легкие стапятимиллиметровые гаубицы и полевые cемидесятисемимиллиметровки в придачу.
Земля ходила ходуном. Между потолочными досками блиндажа то и дело сыпалась земля.
Круто они за нас взялись!
В мой закуток заглянул Казимирский:
– Подъем, барон!
– Уже, Казимир Казимирович. Такой побудки не проспишь!
– Я – на наблюдательный пункт! А вы идите к телефонистам и будьте наготове!
– Слушаюсь.
Ротный выскочил наружу, а я намотал портянки и стал натягивать сапоги.
В блиндаж ввалился Савка:
– Здравия желаю, вашбродь!
– Где Жигун с Палатовым?
– Туточки они, вашбродь, в траншее под навесом расположились!
– Савка, хватай все это, – я махнул рукой на полевую амуницию, сложенную в углу, – и за мной!
Кое-как затянув ремни, схватил чехол с автоматом, подсумок с магазинами и, нахлобучив каску, выбежал наружу. Некогда мне всю эту светотень на себе развешивать!
Пробежав по ходу сообщения, скатился в блиндаж узла связи. Савка ссыпался по ступенькам следом за мной.
Наш телефонист младший унтер-офицер Токмаков, надсаживаясь, орал в трубку:
– Да! Да! Слушаюсь. Будет исполнено! – Увидев меня, он радостно вскочил и сунул трубку мне: – Вас, вашбродь! Командир батальона!
– Алло! Прапорщик фон Аш у аппарата!
– Барон! Роту в ружье! Готовиться к отражению немецкой атаки! – захрипела мембрана голосом капитана Берга.
– Слушаюсь!
– Где командир роты?
– На наблюдательном пункте!
– Хорошо! Будьте у телефона! И храни вас Господь! – В трубке что-то щелкнуло, и комбат отключился.
– Сидим! Ждем! – сообщил я Савке, раскладывающему мое барахло на скамейке. – Вестовых ко мне!
Мой ординарец метнулся к выходу и спустя минуту вернулся уже в сопровождении наших «бегунков».
– Жигун, давай мухой по взводам! Гренадерам в ружье! Готовиться к отражению атаки! Палатов – на наблюдательный пункт к командиру роты. Доложишь, что звонил капитан Берг. Приказал в ружье!
– Слушаюсь!
– Бего-о-ом!
Даже не оглянувшись вслед выскочившему вестовому, я стянул с плеч ремни, расстегнул пояс и стал навешивать на себя всю причитающуюся мне фигню – от лопатки до противогаза.