Том 1. Стихотворения 1906-1920
вернуться

Цветаева Марина Ивановна
Шрифт:

23 марта 1916

«Канун Благовещенья…»

Канун Благовещенья. Собор Благовещенский Прекрасно светится. Над главным куполом, Под самым месяцем, Звезда — и вспомнился Константинополь. На серой паперти Старухи выстроились, И просят милостыню Голосами гнусными. Большими бусами Горят фонарики Вкруг Божьей Матери. Черной бессонницей Сияют лики святых, В черном куполе Оконницы ледяные. Золотым кустом, Родословным древом Никнет паникадило. — Благословен плод чрева Твоего, Дева Милая! Пошла странствовать По рукам — свеча. Пошло странствовать По устам слово: — Богородице. Светла, горяча Зажжена свеча. К Солнцу-Матери, Затерянная в тени, Воззываю и я, радуясь: Матерь — матери Сохрани Дочку голубоглазую! В светлой мудрости Просвети, направь По утерянному пути — Блага. Дай здоровья ей, К изголовью ей Отлетевшего от меня Приставь — Ангела. От словесной храни — пышности, Чтоб не вышла как я — хищницей, Чернокнижницей. Служба кончилась. Небо безоблачно. Крестится истово Народ и расходится. Кто — по домам, А кому — некуда, Те — Бог весть куда, Все — Бог весть куда! Серых несколько Бабок древних В дверях замешкались, — Докрещиваются На самоцветные На фонарики. Я же весело Как волны валкие Народ расталкиваю. Бегу к Москва-реке Смотреть, как лед идет.

24-25 марта 1916

«Четвертый год…»

Четвертый год. Глаза, как лед, Брови уже роковые, Сегодня впервые С кремлевских высот Наблюдаешь ты Ледоход. Льдины, льдины И купола. Звон золотой, Серебряный звон. Руки скрещены, Рот нем. Брови сдвинув — Наполеон! — Ты созерцаешь — Кремль. — Мама, куда — лед идет? — Вперед, лебеденок. Мимо дворцов, церквей, ворот — Вперед, лебеденок! Синий Взор — озабочен. — Ты меня любишь, Марина? — Очень. — Навсегда? — Да. Скоро — закат, Скоро — назад: Тебе — в детскую, мне — Письма читать дерзкие, Кусать рот. А лед Всё Идет.

24 марта 1916

«За девками доглядывать, не скис…»

За девками доглядывать, не скис ли в жбане квас, оладьи не остыли ль, Да перстни пересчитывать, анис Всыпая в узкогорлые бутыли. Кудельную расправить бабке нить, Да ладаном курить по дому росным, Да под руку торжественно проплыть Соборной площадью, гремя шелками, с крёстным. Кормилица с дородным петухом В переднике — как ночь ее повойник! — Докладывает древним шепотком, Что молодой — в часовенке — покойник… И ладанное облако углы Унылой обволакивает ризой, И яблони — что ангелы — белы, И голуби на них — что ладан — сизы. И странница, потягивая квас Из чайника, на краешке лежанки, О Разине досказывает сказ И о его прекрасной персиянке.

26 марта 1916

«Димитрий! Марина! В мире…»

Димитрий! Марина! В мире Согласнее нету ваших Единой волною вскинутых, Единой волною смытых Судеб! Имен! Над темной твоею люлькой, Димитрий, над люлькой пышной Твоею, Марина Мнишек, Стояла одна и та же Двусмысленная звезда. Она же над вашим ложем, Она же над вашим троном — Как вкопанная — стояла Без малого — целый год. Взаправду ли знак родимый На темной твоей ланите, Димитрий, — все та же черная Горошинка, что у отрока У родного, у царевича На смуглой и круглой щечке Смеясь целовала мать? Воистину ли, взаправду ли — Нам сызмала деды сказывали, Что грешных судить — не нам? На нежной и длинной шее У отрока — ожерелье. Над светлыми волосами Пресветлый венец стоит. В Марфиной черной келье Яркое ожерелье! — Солнце в ночи! — горит. Памятливыми глазами Впилась — народ замер. Памятливыми губами Впилась — в чей — рот. Сама инокиня Признала сына! Как же ты — для нас — не тот! Марина! Царица — Царю, Звезда — самозванцу! Тебя пою, Злую красу твою, Лик без румянца. Во славу твою грешу Царским грехом гордыни. Славное твое имя Славно ношу. Правит моими бурями Марина — звезда — Юрьевна, Солнце — среди — звезд. Крест золотой скинула, Черный ларец сдвинула, Маслом святым ключ Масленный — легко движется. Черную свою книжищу Вынула чернокнижница. Знать, уже делать нечего, Отошел от ее от плечика Ангел, — пошел несть Господу злую весть: — Злые, Господи, вести! Загубил ее вор-прелестник! Марина! Димитрий! С миром, Мятежники, спите, милые. Над нежной гробницей ангельской За вас в соборе Архангельском Большая свеча горит.

29, 30 марта 1916

Стихи о Москве

«Облака — вокруг…»

Облака — вокруг, Купола — вокруг, Надо всей Москвой Сколько хватит рук! — Возношу тебя, бремя лучшее, Деревцо мое Невесомое! В дивном граде сем, В мирном граде сем, Где и мертвой — мне Будет радостно, — Царевать тебе, горевать тебе, Принимать венец, О мой первенец! Ты постом говей, Не сурьми бровей И все сорок — чти — Сороков церквей. Исходи пешком — молодым шажком! — Все привольное Семихолмие. Будет твой черед: Тоже — дочери Передашь Москву С нежной горечью. Мне же вольный сон, колокольный звон, Зори ранние — На Ваганькове.

31 марта 1916

«Из рук моих — нерукотворный град…»

Из рук моих — нерукотворный град Прими, мой странный, мой прекрасный брат. По церковке — все сорок сороков, И реющих над ними голубков. И Спасские — с цветами — воротá, Где шапка православного снята. Часовню звездную — приют от зол — Где вытертый от поцелуев — пол. Пятисоборный несравненный круг Прими, мой древний, вдохновенный друг. К Нечаянныя Радости в саду Я гостя чужеземного сведу. Червонные возблещут купола, Бессонные взгремят колокола, И на тебя с багряных облаков Уронит Богородица покров, И встанешь ты, исполнен дивных сил… Ты не раскаешься, что ты меня любил.

31 марта 1916

«Мимо ночных башен…»

Мимо ночных башен Площади нас мчат. Ох, как в ночи страшен Рев молодых солдат! Греми, громкое сердце! Жарко целуй, любовь! Ох, этот рев зверский! Дерзкая — ох — кровь! Мой рот разгарчив, Даром, что свят — вид. Как золотой ларчик Иверская горит. Ты озорство прикончи, Да засвети свечу, Чтобы с тобой нонче Не было — как хочу.

31 марта 1916

«Настанет день — печальный, говорят…»

Настанет день — печальный, говорят! Отцарствуют, отплачут, отгорят, — Остужены чужими пятаками — Мои глаза, подвижные как пламя. И — двойника нащупавший двойник — Сквозь легкое лицо проступит лик. О, наконец тебя я удостоюсь, Благообразия прекрасный пояс! А издали — завижу ли и Вас? — Потянется, растерянно крестясь, Паломничество по дорожке черной К моей руке, которой не отдерну, К моей руке, с которой снят запрет, К моей руке, которой больше нет. На ваши поцелуи, о, живые, Я ничего не возражу — впервые. Меня окутал с головы до пят Благообразия прекрасный плат. Ничто меня уже не вгонит в краску, Святая у меня сегодня Пасха. По улицам оставленной Москвы Поеду — я, и побредете — вы. И не один дорогою отстанет, И первый ком о крышку гроба грянет, — И наконец-то будет разрешен Себялюбивый, одинокий сон. И ничего не надобно отныне Новопреставленной болярыне Марине.