Том 2. Поэзоантракт
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

Сонет («Пейзаж ее лица, исполненный так живо…»)

Пейзаж ее лица, исполненный так живо Вибрацией весны влюбленных душ и тел, Я для грядущего запечатлеть хотел: Она была восторженно-красива. Живой душистый шелк кос лунного отлива Художник передать бумаге не сумел. И только взор ее, мерцавший так тоскливо, С удвоенной тоской, казалось, заблестел. И странно: сделалось мне больно при портрете, Как больно не было давно уже, давно. И мне почудился в унылом кабинете Печальный взор ее, направленный в окно. Велик укор его, и ряд тысячелетий Душе моей в тоске скитаться суждено.

Август

Мыза Ивановка

Загадка ужаса

И.Д.

Мы встретились в деревьях и крестах, Неразлученные в стремленьях и мечтах, Но не промолвим мы друг другу ничего И вновь расстанемся, не зная — отчего. Вновь замелькают дни и, может быть, года, Но мы не встретимся уж больше никогда: Не разрешили мы, слиянные в мечтах, Загадки ужаса в деревьях и крестах…

Октябрь

Петербург

«О, мне поверь, желанная: далече…»

О, мне поверь, желанная: далече Года любви, волнений и тревог, Когда ждала в восторге нашей встречи, Когда тебя не жаждать я не мог! Теперь не то! а «то» исчезло где-то! Вернется ль вновь — как утро, как заря, Как вечный звук пасхального привета, Как мореход на милые моря?

Август

Мыза Ивановка

Диссонансы

Грезы весенние… Чувства осенние… — Надо о чем-то забыть. Жизнью мечтается… Смертью карается… — Все-таки хочется жить! Трель соловьиная… Песня совиная… — Можешь ли душу согреть? Что ты все в стороны Смотришь? — «Там вороны… Друг мой, сумей умереть…»

Октябрь

Петербург

«Она придет, сверкнет — исчезнет…»

Она придет, сверкнет — исчезнет! Она, минутная любовь! И больше к жизни не воскреснет, И не пробудит к жизни вновь! А ты, влюбленный! как смешон ты! Как жалок в «чувствах на обмен»! Вдали свободны горизонты, Достигнешь их — все тот же плен…

Мыза Ивановка

Старый кедр

(баллада)

Где стоит дворец охотничий, Властелин преданья недр, Досыпает жизнь столетнюю Чуждый всем деревьям кедр. Близ охотничьего базиса, Над рекою и ключом, Полный снежного оазиса, Он задумался… О чем? Грезит вслух отчизной дальнею, Одинокий сибиряк, Как поверхностью зеркальною Умирающий моряк. В дни седые крепостничества Распростилась с ним Сибирь, И в саду Его Величества Он разросся вдоль и вширь. Помнит кедр работы плотников Над отделкою хором, Помнит он пиры охотников, Веселившихся кругом. Ах, не раз кончались бурными Столкновеньями пиры! Ах, не раз цветам над урнами Наливалась кровь в дары! Старый кедр видал здесь многое, Что бы мог он рассказать, Как и мельница убогая — Дел минувшего печать. Как и сам — вельможа в древности, А теперь для всех холоп — Дом, где, жертвой пьяной ревности, Человек спускался в гроб… Эти души неотпетые — Привидений легион — Бродят в парке, горько сетуя, Проклиная павильон, Где пиры чинились бранные, Непутевые пиры, Где бокалы многогранные Шли до утренней поры, Где любовницы-бездельницы Разжигали в людях зло… И теперь в саду у мельницы Их несметное число. Взволновали звуки скрежета Их зубов столетний кедр. Вопрошает старец: «Где ж это? Из каких подземных недр?» Но природа безответная Мрачно хмурится вокруг. Лишь река, одна приветная, Отражает призрак вдруг. Озарит луны луч палевый Ей поверхность, и — глядишь — Призрак просится вуалевый В речки ласковую тишь. Сколько боли и отчаянья В заблудившихся очах! Ждет он утреннего таянья При проснувшихся лучах. И дряхлеет, пригорюнившись, Чуждый всем деревьям кедр, Где стоит дворец охотничий, Властелин преданья недр.

17 августа

Мыза Ивановка

Художнику

Евгению Пуни

Лови мгновения, художник, На крыльях творчества лети! Пускай чернит тебя безбожник, — Они светлы, твои пути! Твори! Невидимые цитры Бодрят твой дух, как луч зари. Любуясь радугой палитры, Забудь о мраке и твори!

27 сентября

Петербург

Памяти И.С. Тургенева

Себя в глазах Забвенья обесценив И вознеся к Бессмертью фолиант Своих трудов, ушел от нас Тургенев, Угас поэт, — угас, как бриллиант. Он накормил, он кормит наши думы, И вкусен сытный хлеб его ума. Питайте им, кого объяла тьма! Питайте им, кого мечты угрюмы! О, братья! пусть с приветливостью детской Отыщем мы местечко в сердце, где б Не умерли ни Лиза, ни Лаврецкий — Наш воздух, счастье, свет и хлеб!

27 августа

Петербург

Лев Толстой («Нет, не Толстой колосс, — его душа…»)

Нет, не Толстой колосс, — его душа, Достигшая культурного развитья. И связана она эфирной нитью С Божественным Ничем. Он был пигмей, и он влачил, греша, Свое сушествованье в оболочках Зверей и птиц, он жил в незримых точках Растительностью нем. Душа его, как вечный Агасфер, Переходя века из тела в тело, Достигла наивысшего предела: За смертью — ей безличья рай. И будет дух среди надзвездных сфер Плыть в забытьи бессмертном и блаженном, Плыть в ощущеньи вечности бессменном. Рай — рождества безличья край! Без естества, без мысли жизнь души, В бессмертии плывущей без страданья, — За все века скитаний воздаянье. Ты мудр, небес закон святой! В движенье, мир порока, зла и лжи: Твоя душа еще в развитьи низком! В движенье под его величья диском! Весь мир — война, и мир — Толстой.