Том 2. Поэзоантракт
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

1916. Февраль

Москва

О, горе сердцу!

Ты вся на море! ты вся на юге! и даже южно Глаза сияют. Ты вся чужая. Ты вся — полет. О, горе сердцу! — мы неразлучны с тобою год. Как это странно! как это больно! и как ненужно! Ты побледнела, ты исхудала: в изнеможеньи Ты вся на море, ты вся на юге! ты вся вдали. О, горе сердцу! — мы год, как хворост, шутя, сожгли, И расстаемся: я — с нежной скорбью, ты — в раздраженьи. Ты осудила меня за мягкость и за сердечность, — За состраданье к той неудачной, забытой мной, — О, горе сердцу! — кого я наспех назвал родной… Но кто виною? — Моя неровность! моя беспечность. Моя порывность! моя беспечность! да, вы виною, Как ты, о юность, ты, опьяненность! ты, звон в крови! И жажда женской чаруйной ласки! И зов любви! О, горе сердцу! — ведь так смеялись весна весною… Сирень сиренью… И с новым маем, и с новой листью Все весенело; сверкало, пело в душе опять. Я верил в счастье, я верил в женщин — четыре, пять, Семь и двенадцать встречая весен, весь — бескорыстье. О, бескорыстье весенней веры в такую встречу, Чтоб расставаться не надо было, — в тебе ль не зло? О, горе сердцу! — двенадцать женщин судьбой смело! Я так растерян, я так измучен, так искалечен. Но боль за болью и за утратой еще утрата: Тебя теряю, свою волшебку, свою мечту… Ты вся на море, ты вся на юге, вся на лету… О, горе сердцу! И за ошибки ему расплата…

17 февраля 1916

Петроград

Поэза странностей жизни

Авг. Дм. Барановой

Встречаются, чтобы разлучаться… Влюбляются, чтобы разлюбить… Мне хочется расхохотаться И разрыдаться — и не жить! Клянутся, чтоб нарушить клятвы… Мечтают, чтоб клянуть мечты… О, скорбь тому, кому понятны Все наслаждения Тщеты!.. В деревне хочется столицы… В столице хочется глуши… И всюду человечьи лица Без человеческой души… Как часто красота уродна, И есть в уродстве красота… Как часто низость благородна, И злы невинные уста. Так как же не расхохотаться, Не разрыдаться, как же жить, Когда возможно расставаться, Когда возможно разлюбить?!.

1916. Февраль

Москва

Бывают такие мгновения…

Бывают такие мгновения, Когда тишины и забвения, — Да, лишь тишины и забвения, — И просит, и молит душа… Когда все людские тревоги, Когда все земные дороги И Бог, и волненья о Боге Душе безразлично-чужды… Не знаю, быть может, усталость, Быть может, к прошедшему жалость, — Не знаю — но, зяблое, сжалось Печальное сердце мое… И то, что вчера волновало, Томило, влекло, чаровало, Сегодня так жалко, так мало В пустыне цветущей души… Но только упьешься мгновенной Усладой, такою забвенной, Откуда-то веет вервэной, Излученной и моревой… И снова свежо и солено, И снова в деревьях зелено, И снова легко и влюбленно В познавшей забвенье душе!..

19 апреля 1916

Гатчина

Поэза сиреневой мордочки

Твоя сиреневая мордочка Заулыбалась мне остро. Как по тебе тоскует жердочка, Куренок, рябчатый пестро!.. Как васильковы и люнелевы Твои лошадии глаза! Как щеки девственно-апрелевы! Тебя Ифрит мне указал!.. И вся ты, вся, такая зыбкая, Такая хрупкая, — о, вся! — Мне говоришь своей улыбкою, Что есть сирень, а в ней — оса…

4 мая 1916

Харьков

Поэза северного озера

В двенадцати верстах от Луги, В лесу сосновом, на песке, В любимом обществе подруги Живу в чарующей тоске. Среди озер, берез и елок И сосен мачтовых среди Бежит извилистый проселок, Шум оставляя позади. Я не люблю дорог шоссейных: На них — харчевни и обоз. Я жить привык в сквозных, в кисейных Лесах, у колыбели грез. В просторном доме, в десять комнат, Простой, мещанистый уют, Среди которого укромно Дни северлетние текут. Дом на горе, а в котловине, Как грандиозное яйцо, Блистает озеро сталь-сине, И в нем — любимое лицо! С ольховой удочкой, в дырявой И утлой лодке, на корме, Ты — нежный отдых мой от славы, Который я найти сумел… То в аметистовом, то в белом, То в бронзовом, то в голубом, Ты бродишь в парке запустелом И песней оживляешь дом. На дне озерном бродят раки И плоскотелые лещи. Но берегись: в зеленом мраке Медведи, змеи и клещи. А вечерами крыломыши Лавируют среди берез, И барабанит дождь по крыше, Как громоносный Берлиоз. Да, много в жизни деревенской Несносных и противных «но», Но то, о чем твердит Каменский, Решительно исключено… Здесь некому плести интриги, И некому копать здесь ям… Ни до Вердена, ни до Риги Нет дела никакого нам… Здесь царство в некотором роде, И от того, что я — поэт, Я кровью чужд людской породе И свято чту нейтралитет.

Конец июля 1916

Им. Бельск

Опечаленная поэза

Не вечно мне гореть. Не вечно мне пылать. И я могу стареть. И я могу устать. Чем больше пламени в моем давно бывалом, Тем меньше впереди огня во мне усталом. Но все-таки, пока во мне играет кровь, Хоть изредка, могу надеяться я вновь Зажечься, засиять и устремиться к маю… Я все еще живу. Я все еще пылаю…

8 декабря 1916

Гатчина

Музей моей весны

О милый тихий городок, Мой старый, верный друг, Я изменить тебе не мог И, убежав от всех тревог, В тебя въезжаю вдруг! Ах, не в тебе ль цвела сирень, Сирень весны моей? Не твой ли — ах! — весенний день Взбурлил во мне «Весенний день», Чей стих — весны ясней? И не окрестности твои ль, Что спят в березняке, И солнцесвет, и лунопыль Моих стихов сковали стиль, Гремящих вдалеке? И не в тебе ли в первый раз Моя вспылала кровь? Не предназначенных мне глаз, — Ах, не в тебе ль, — я пил экстаз И думал: «Вот любовь!» О первый мой самообман, Мне причинивший боль, Ты испарился, как туман, Но ты недаром мне был дан: В тебе была эоль! И только много лет спустя, Ошибок ряд познав, Я встретил женщину-дитя С таким неотразимым «я», Что полюбить был прав. Да, не заехать я не мог Теперь, когда ясны Мои улыбки, в твой шатрок, Мой милый, тихий городок, Музей моей весны!..

19 апреля 1916

Гатчина

Поэза Дмитрию Дорину

Я перечитываю снова Твои стихи, — и в ореол Давно угасшего Былого Взлетел «Тоскующий Орел»! Ах, чувствам нет определенья… Чего до слез, до муки жаль? Какое странное волненье! Какая странная печаль! Твои стихи! — они мне милы! На редкость дороги они! Моя известность не затмила Того, что помним мы одни! И если не совсем умелы Твои смущенные стихи, Что мне до этого за дело, Раз сердцу моему близки?!.. Ведь в них и Фофанов, и Пудость, Твоей застенчивости «аль», И внешних лет святая скудость, Которую-то мне и жаль… Пусть мой порыв нелеп и вздорен, — Я не стыжусь его; я рад, Что где-то жив мой грустный Дорин, Меня волнующий собрат.