Том 2. Стихотворения 1921-1941. Переводы
вернуться

Цветаева Марина Ивановна
Шрифт:

25 июня 1922

«Некоторым — не закон…»

Некоторым — не закон. В час, когда условный сон Праведен, почти что свят, Некоторые не спят: Всматриваются — и в скры — тнейшем лепестке: не ты! Некоторым — не устав: В час, когда на всех устах Засуха последних смут — Некоторые не пьют: Впытываются — и сти — снутым кулаком — в пески! Некоторым, без кривизн — Дорого дается жизнь.

25 июня 1922

«В пустынной храмине…»

В пустынной хрáмине Троилась — ладаном. Зерном и пламенем На темя падала… В ночные клёкоты Вступала — ровнею. — Я буду крохотной Твоей жаровнею: Домашней утварью: Тоску раскуривать, Ночную скуку гнать, Земные руки греть! С груди безжалостной Богов — пусть сброшена! Любовь досталась мне Любáя: бóльшая! С такими путами! С такими льготами! Пол-жизни? — Всю тебе! По-локоть? — Вóт она! За то, что требуешь, За то, что мучаешь, За то, что бедные Земные руки есть… Тщета! — Не выверишь По амфибрахиям! В груди пошире лишь Глаза распахивай, Гляди: не Логосом Пришла, не Вечностью: Пустоголовостью Твоей щебечущей К груди… — Не властвовать! Без слов и нá слово — Любить… Распластаннейшей В мире — ласточкой!

Берлин, 26 июня 1922

«Ночного гостя не застанешь…»

Ночного гостя не застанешь… Спи и проспи навек В испытаннейшем из пристанищ Сей невозможный свет. Но если — не сочти, что дразнит Слух! — любящая — чуть Отклонится, но если нáвзрыд Ночь и кифарой — грудь… То мой любовник лавролобый Поворотил коней С ристалища. То ревность Бога К любимице своей.

2 июля 1922

«И скажешь ты…»

И скажешь ты: Не та ль, Не ты, Что сквозь персты: Листы, цветы — В пески… Из устных Вер — индус, Что нашу грусть — В листы, И груз — в цветы Всего за только всхруст Руки В руке: Игру. Индус, а может Златоуст Вер — без навек, И без корней Верб, И навек — без дней… (Бедней Тебя!) И вот Об ней, Об ней одной.

3 июля 1922

«Неподражаемо лжет жизнь…»

Неподражаемо лжет жизнь: Сверх ожидания, сверх лжи… Но по дрожанию всех жил Можешь узнать: жизнь! Словно во ржи лежишь: звон, синь… (Что ж, что во лжи лежишь!) — жар, вал… Бормот — сквозь жимолость — ста жил… Радуйся же! — Звал! И не кори меня, друг, столь Заворожимы у нас, тел, Души — что вот уже: лбом в сон. Ибо — зачем пел? В белую книгу твоих тишизн, В дикую глину твоих «да» — Тихо склоняю облом лба: Ибо ладонь — жизнь.

8 июля 1922

«Думалось: будут легки…»

Думалось: будут легки Дни — и бестрепетна смежность Рук. — Взмахом руки, Друг, остановимте нежность. Не — поздно еще! [2] В рас — светные щели (Не поздно!) — еще Нам птицы не пели. Будь на — стороже! Последняя ставка! Нет, поздно уже Друг, если до завтра! Земля да легка! Друг, в самую сердь! Не в наши лета Откладывать смерть! Мертвые — хоть — спят! Только моим сна нет — Снам! Взмахом лопат Друг — остановимте память!

2

Ударяется и отрывается первый слог. Помечено не везде (прим. автора)

9 июля 1922

«Листья ли с древа рушатся…»

Листья ли с древа рушатся, Розовые да чайные? Нет, с покоренной русости Ризы ее, шелкá ее… Ветви ли в воду клонятся, К водорослям да к ржавчинам? Нет, — без души, без помысла Руки ее упавшие. Смолы ли в траву пролиты, — В те ли во ланы кукушечьи? Нет, — по щекам на коврики Слезы ее, — ведь скушно же! Барин, не тем ты занятый, А поглядел бы зарево! То в проваленной памяти — Зори ее: глаза его!

<1922>

Берлину

Дождь убаюкивает боль. Под ливни опускающихся ставень Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль Копыта — как рукоплесканья. Поздравствовалось — и слилось. В оставленности златозарной Над сказочнейшим из сиротств Вы смилостивились, казармы!

10 июля 1922

«Светло-серебряная цвель…»