Туманное Звено. Стихотворения
вернуться

Гингер Александр Самсонович
Шрифт:

II. «Мой друг, сегодня воскресенье…»

Мой друг, сегодня воскресенье. Вот дачный поезд прогудел… Конечно, будет воскресенье и для погибших наших тел. Уже (от пения наверно) в душе и в горле — пустота… Я знаю — медленно но верно ко мне уже подходит та, которую в старинной сказке привыкли рисовать с косой, которая щеку без краски последней обдает росой. Вся освещенная луною — оскалена и высока — она придет без слов за мною распластанною как доска. Я дрогну, сердце выдыхая. Она (согласная с судьбой) неумолимо как глухая уйдет… к несчастью взяв с собой мешочек, сделанный из кожи, в котором кости, мясо, кровь и вещи, что на сон похожи — надежда, вера и любовь».

РАЗГОВОР

— Как трудно, думая о небе, быть на землистой борозде, стараться о насущном хлебе и теплой питьевой воде… Мне кажется, что с каждым утром, о друг, я становлюсь худей. Мой лоб бледнее перламутра, я вся, как шея лебедей… — Пока еще не слишком поздно (листами писчими шурша) пиши не о луне и звездах — о том, как почва хороша. — Есть женщины на этом свете (ты облики их не забудь!) с живым горением в скелете и с холодом, сковавшем грудь. Они заводят, как русалки, для трезвых душ свирель, увы, держа конец поющей палки у одержимой головы… — Определенно осуждаю я жен с томлением таким, к столбу чудачек пригвождаю за равнодушие к другим, за тягу их на боковую, за их привычку дуть в дуду, за долгую и роковую неприспособленность к труду. — Страсть и страдание — как дрожжи, чтоб поднялась моя душа. Навстречу мне, немного позже, и ты прозреешь неспеша. Рвись к высоте рассудком бренным, а сердцем — к глубине пригнись… …Так дерево одновременно вонзается и вверх и вниз.

ЦВЕТЫ

Ант. Ладинскому
Есть книги с желтыми листами и с полинялым переплетом… Они заложены, местами, давно засохшими цветами, поднявшимися над болотом. Гербарий просто называет цветок лазурный незабудкой. Его пастушка добывает. В загадке русской им бывает солдат, когда он не за будкой… Спокойны книжные страницы на прочных полках вдоль простенка. Цветы в них сделались как лица подростков, тающих в больницах — почти нездешнего оттенка. Такие книги знает каждый: умершие в них дышат души… Не обернется слива грушей, но станет незабудкой каждый цветок, который в них засушен. Стал невесом цветок бесплотный с просвечивающим скелетом. Не трогайте ладонью плотной след молодости мимолетной, цветущей лишь весной и летом… Цветы, сухие как лучины, счастливей ли других, ронявших цвет от естественной причины и на сырой земле принявших венец стремительной кончины?

ЛЕД

Об осени, дождем грозящей, сказал нам птичий перелет, о смерти — удлиненный ящик, в котором перевозят лед. Набитый глыбой водяною, толкая в сердце нас и в лоб, тот ящик цветом и длиною всегда напоминает гроб. Влачится он на скользких дрогах, покачиваясь иногда… Чем больше солнца на дорогах, тем больше дрог, и в дрогах льда. Сидят на козлах люди в сером — простого льда поставщики. Но вот внезапно тянет серой от длинной и сухой щеки. Лицо у них без выраженья. Бесчувственных не вороши: они хранят от разложенья безумие твоей души. Но где же тень от колесницы, от лошади и от кнута? Кричат кладбищенские птицы, указывая всем места… Нам снятся каменные узы, глухие острия гвоздей и заколоченные грузы имеющие вид людей. А через город проезжая, возница свищет и поет. Стихия для него чужая огонь, а родственная — лед.

ОЧЕРК

Александру Бахраху
С синим небом не в ладах, с тучей странностей бесспорных, с червоточиной в плодах размышлений стихотворных, с грузом выстраданных слов, с теплотой, во внутрь ушедшей, с красноречием послов и с гордыней сумасшедшей, с тайной робостью в душе, с явной резкостью в движеньях, без заботы о гроше, но с расчетом в выраженьях, с тягой к верному письму к душам, в сумраке стоящим, с недоверьем ко всему — в будущем и в настоящем — будучи двойной до дна (вместе тою и не тою…) злая женщина одна подошла к вам с добротою.

II

Но как мне быть с моей грудною клеткой

и с тем, что всякой косности косней?

Борис Пастернак

САД

Под осень сад, любым суком качавший птичьи поколенья, безмолвствует. В лесу таком мне слышен дух тоски и тленья. Когда, с душком небытия, вхожу в такую же аллею и в ней знакомых вижу, я их по-особому жалею. Без сожаленья, без слезы (душой, которая горела) так Катерина из «Грозы» соседа своего жалела.

СОСЕД

Привыкайте, мой сосед, мой товарищ по скитанью (впрочем, больше домосед) к немоте и рокотанью раковины небольшой с диким перлом посредине, к странной сущности, с душой тающей подобно льдине (освещаемой лучом солнца), к музыке влекомой, не скорбящей ни о чем, но со счастьем не знакомой.

ГОЛОД

Родившись в пасмурной глуши, где полдни солнечные скупы, привыкла я черты души рассматривать посредством лупы. На улицу, в глухом пальто, выходите вы в день ненастный… Я приближаюсь к вам за то, что вы, по-моему, несчастны. Вздымает ветер руки рощ. Прохожий поднимает ворот… Когда идет в тумане дождь, бездомным кажется мне город. Туман глотает все углы — должно быть голоден он очень. (И я, такими днями мглы, не насыщаюсь, между прочим…) Углы летящих лебедей давно уже умчались к югу. Осталось несколько людей, что медленно идут друг к другу…