– Но ты же слышал музыку сердца, а тот, кто ее слышит, без труда найдет путь ко мне.

– А если бы я поддался соблазну?

– Ну, конченый результат тебе бы все равно не понравился.

– Тогда не говорите, - он покачал головой.
– Не хочу его знать.

– Эти испытания - не более чем шутка. Я знала, что ты пройдешь.

– У вас очень своеобразное чувство юмора.

– Видишь ли, я не просто властительница этого города, я и есть город. Во всяком случае, та видимая его часть, которую ты принимаешь за него. Хотя все - лишь иллюзия... Люблю это слово... Оно наполнено необыкновенной гармонией. Как оно будет звучать в твоих устах? Произнеси-ка его.

– Иллюзия...
– послушно повторил Дарвей.

– Замечательно. Ты предал ему оттенок мрачности, неотвратимости. Наверняка, ты больше остальных любишь черный и синий цвета. Но не обращай внимания... Пожилым людям свойственно менять тему разговора.
– Она заговорщицки подмигнула ему.
– Какое-то время я находилась в глубоком забытье. Вы зовете его сном. Но вы вынуждены спать, чтобы восстанавливать силы, а я, полная сил, порвала с реальностью специально. Я ждала, ждала...

Монах поставил на столик пустую чашку. Точно такой же сервиз - расписанный синими цветами он видел в доме стекольщика, который был его приятелем. Тот сервиз достался ему от прадеда и был фамильной ценностью их семьи. Прадед стекольщика был оригинальным человеком: успел побывать и пиратом, и торговцем, и даже ловчим зверей для императорских игр.

– Невероятно! Я раскрываю ему тайны мироздания, а он думает о каком-то старом беспринципном пирате!

– Простите, я нечаянно отвлекся.

– Да, Дарвей, я в тебе не ошиблась. Тебя мне послало само проведение, подарок, от которого глупо отказаться.

– Мне тяжело мыслить столь масштабно: провидение, живой город, принявший образ старушки...
– монах потер виски.
– Не могу сказать, будто в моей голове что-то прояснилось.

– Ты веришь в Создателя, Дарвей? Или нет? Ты должен быть откровенен.

– То есть как это - верю или нет? Верю, конечно.

– И что он для тебя такое? Золотой идол? Звезда в небе? Где он?

– Везде, - пожал плечами монах.
– Я никогда не видел бога, но мне достаточно его проявлений - это я сам, люди, что меня окружают, животные, растения, весь мир.

– А ведь у мира две стороны. Видимая и невидимая. Последняя более важна, потому что только в ней есть Создатель. А этот мир - всего лишь слабое отражение мира настоящего, коего не увидеть глазами. Люди несут в себе частички невидимого мира, его память.

– Душу?
– рискнул предположить Дарвей.

– Угадал. Всякий раз, когда тело умирает, душа возвращается обратно. А затем души снова приходят в этот непостоянный мир теней.

– Зачем?

– Чтобы совершенствоваться. Всем дается шанс, но не все его используют. Многие погибают, становясь тленом, в который они верят. Я рассказываю тебе все это не просто так... Во всем есть смысл - явный и скрытый. Ты боишься смерти?

– Ну, да, - неуверенно сказал Дарвей.
– И смерти и боли ей предшествующей.

– А вот и нет. Тебя не она страшит. На самом деле, если бы ты хорошенько подумал, то понял, что боишься не смерти, а того, что придется начинать жизнь сначала. Новое рождение, первые, такие робкие шаги, познание мира, взросление, выбор ремесла... Только представь: ты снова ребенок, снова и снова...

– Так и есть...
– ошеломленно сказал Дарвей.
– Я вспомнил. Это действительно очень страшно: все время начинать жизнь заново.

– Сколько раз ты уже рождался, а? Почему никак не успокоишься?

– А разве это от меня зависит?
– растерялся монах.

– Стремишься к совершенству, но всякий раз тебе что-то мешает. Вечное беспокойство снедает тебя изнутри. Мечешься, словно в горячке, пытаясь отыскать правильную дорогу, но все напрасно. Путь идет по кругу. Твоя душа подобна мутной воде - когда страсти стихают, верх ее кристально чист, а низ полон мутного ила.

Монах не спускал с нее глаз. Он был в смятении. После ее слов, все, что он знал до этого, казалось ему ничтожным. Вся его нынешняя жизнь не имела значения.