Но так как мы собственно хотим говорить, суждение как таковое имеет свое действительное существование только в живом процессе суждения, в том акте мыслящего индивидуума, который совершается внутренне и в определенный момент» (Там же).

Действительно, как только мы приняли, что суждение истинно, мы запоминаем его, и оно превращается в «знание о мире». Теперь, когда мы его повторяем, в нем пропадает суд, мы перестаем оценивать его как истинное или ложное, мы его просто помним. Как помним то, что Волга впадает в Каспийское море. В чем тут сомневаться?! И что тут утверждать? Это знание.

Однако и знание и суждение могут быть ложными. А утверждение?

Язык вполне принимает выражения, вроде: это ложное утверждение. А это утверждение — истинно! Но оправданны ли такие словоупотребления? И являются ли они естественными для русского языка? Ведь они вполне могли возникнуть как искажения обычного языка, став со временем языковой нормой. Мы, например, до сих пор не можем сказать: это заявление ложно, хотя можем: это заявление — ложь! Иначе говоря, язык точно отражает суть: содержание заявления может быть ложью, но само заявление не ложно и не истинно, оно просто есть. Оно — способ явить нечто.

Язык постоянно течет и развивается, порой анекдотично. Сейчас стало привычным выражение: по товарищу Иванову могу сказать следующее… По-русски надо бы сказать: о товарище Иванове, — но «по» стало, как говорят языковеды, нормативным. Как это случилось? Наследие репрессий и Гулага. Во времена, когда люди пропадали и были только дела и номера, о людях говорили как о деле номер такой-то. Дело было лишь папкой с бумагами. Но это совпадало с обычным выражением: по делу могу сказать следующее. Вот и по делу Иванова и по Иванову стало одним и тем же.

То, что язык хранит какие-то привычные нам выражения, не означает, что они соответствуют самому языку. Они могут быть и уродами. Может ли утверждение быть ложью или это тоже урод, сочиненный безграмотными чужаками в родной стране, кем и были наши ученые последние века?

Я утверждаю, что утверждение не может быть ложью. Что я делаю при этом? Я вовсе не пытаюсь сказать, что в мире есть вещь по имени утверждение, и поэтому ее существование — это данность. Тогда бы я сказал: я вижу, что в языке существуют некие способы выражения того, что происходит в сознании и разуме, которые принято назвать утверждениями. Эти способы — есть данность человеческого сознания, и в этом смысле они так же бесспорны, как и луна или звезды. Поэтому мое видение истинно, то есть соответствует действительности.

Но я не говорю о том, что вижу или наблюдаю.

Я говорю, что я утверждаю. И это рождает соблазн усомниться и поспорить, потому что я человек, а не природное явление, и со мной можно спорить. Хотя бы потому, что человеку свойственно ошибаться.

Но если я ошибаюсь, мое утверждение ложно, но не ложь. Ложь — действие намеренное, имеющее целью ввести в обман. А ложность — это понятие научно-логическое, созданное искусственно, чтобы показать, что некие утверждения не соответствуют действительности. И если бы быть точными в выражениях, сказать надо было бы, что мое утверждение неверно, в том смысле, что оно не соответствует тому, что есть. Но производное от лжи — действует сильнее. Поэтому ученые предпочли условно говорить о ложности.

К тому же на все это накладывается совершенно бытовое использование выражения «я утверждаю» в корыстных целях, когда человек «утверждает» нечто, чтобы оклеветать другого: я утверждаю, что предатель именно он! Когда ты действительно знаешь, кто предатель, ты не будешь утверждать. Утверждают тогда, когда надо убеждать. Значит, такое утверждение — это домысел. Но сильный или даже силовой домысел: поскольку у других нет своего мнения об этом предмете, будет принят наиболее убедительный взгляд.

Вот мы и начинаем утверждать свое мнение, как нечто общее для всех, то есть основание для вынесения суждений!

И как бы путанно ни складывалась судьба выражения «утверждение», но даже в этом примере видно: утверждение делает нечто твердым, точнее, твердью. Или устанавливает нечто в твердь, чтобы оно стояло прочно. Но твердь эта отнюдь не земная. Все происходит в сознании. Значит, это твердь, обеспечивающая наши общение и речь. А это — Образ мира.

Образ мира — это основа и выживания и мировоззрений. Мировоззрения могут меняться за время жизни. И меняются они именно так: появляется новое основание для рассуждений и мнений, и мы начинаем видеть мир иначе. Например, хорошо относились к человеку, но кто-то заявил: я утверждаю, что он предатель, — и мы невольно начинаем сомневаться в этом человеке… Мы начинаем видеть его сквозь это утверждение, а значит, начинаем видеть кусочек мира с другой точки зрения или смотрения.

Если мы хотим быть точными при рассуждении, нам придется либо договориться об используемых словах, либо восстановить их исходные значения, насколько это возможно. Возможно далеко не всё. Но определенно видно: утверждение не есть суждение, как не есть заявление или объявление. И даже если есть утверждающие суждения, они состоят из двух частей: суждения, выносящего оценку явлению, и утверждения, предлагающего принять эту оценку в качестве основания, тверди для последующих рассуждений. И самое главное, для последующего общения и поведения.