— Я не хочу, чтобы все было так просто. — Джо выронила маленькую пластиковую дискету. — Я проделала большую тяжелую работу для создания этих сюжетов, и ты не можешь заставить меня выбросить все это.

Она внимательно посмотрела в его лицо, надеясь увидеть там хотя бы легкий оттенок понимания того, почему она не хотела выбирать между ним и карьерой. Но увидела одну упрямую уверенность. Для Чейза существовали лишь белый и черный цвета, он не допускал мысли о том, что может быть что-то среднее. Она поняла, что, если сейчас не откажется от карьеры, он больше не предложит ей выйти за него замуж. Ей стало грустно, ведь Чейз был единственным, кто мог бы понять ее; он испытывал то же самое, когда писал свои картины.

— Мы можем поговорить об этом завтра? Когда оба немного поостынем? — спросил Чейз.

Джо пожала плечами:

— Я не собираюсь менять решение. И ты тоже.

Чейз и завтра будет так же стремиться победить в этой борьбе самолюбий. Но победив, они оба проиграют. Джо не могла этого допустить.

Гордо подняв голову и выпрямив спину, она пошла наверх собираться. Ее душа так болела, что Джо с трудом могла двигаться, но она не хотела, чтобы он видел это. Когда дверь кухни захлопнулась, Джо неуверенной походкой подошла к окну, выходившему во двор ранчо.

Чейз шел к конюшне большими уверенными шагами. Через несколько минут он вышел оттуда, держа за поводья самого непослушного и злого скакуна. Он нашел того, с кем мог вступить в поединок, которого он хотел от Джо.

Сейчас он уедет в поисках покоя, который ему даст его любимая земля. Она вернется в Нью-Йорк и погрузится в работу, но в ее душе мира не будет еще очень-очень долго.

Чейз возвращался на ранчо в лучах предрассветного солнца.

Он объехал все самые дальние земли своего ранчо, но на этот раз земля не успокоила ни его разум, ни его сердце. Совсем наоборот. Луны и звезд не было видно, и он остался в такой темноте и отчаянии, что ему пришлось сойти с лошади и идти пешком, иначе его жеребец попал бы в яму и сломал ногу.

Это казалось легким отголоском того, какой будет жизнь без Джо — вот так он будет брести в темноте, боясь, что рано или поздно окажется лицом в грязи.

И он понял, что заслужил это.

— Хорошо, что вы вернулись, босс.

Глаза Чейза еще не привыкли к полутьме, царившей в конюшне, поэтому он не сразу заметил Гиффа.

— Что это тебе за вожжа под хвост попала?

— А тебе? — огрызнулся Гифф.

— У меня нет времени препираться с тобой. — Чейз снял седло с лошади. — Я хочу принять душ и позавтракать, и потом мне нужно поговорить с Джо.

— Удачи!

Чейз внимательно посмотрел на своего помощника, чувствуя, как холодеет его спина.

— Джо уехала сегодня рано утром, — безжалостно отчеканил Гифф. — Сказала, что ее издатель срочно вызвал ее в Нью-Йорк, но я понял, что были более важные причины. Она очень нервничала. Что произошло?

Чейз не отвечал. Джо сказала, что уезжает, но он думал, что у него будет еще день или два, чтобы убедить ее остаться. Он облокотился на дверь конюшни, глядя на свой дом, который ничуть не изменился. На кухне горел свет, и из трубы шел дым. Ему казалось, что Джо по-прежнему здесь, готовит ему завтрак, как было последние четыре месяца.

Но он знал, что, когда войдет в дом, на столе все еще будут стоять приборы его матери, напоминая ему о том, что произошло.

Он направился в мастерскую, боясь посмотреть в лицо тому, что он натворил. Она уехала, не дав ему ни малейшего шанса. Черт, он сам себя обманул; она давала уже ему столько шансов. Неудивительно, что она устала от этого и вернулась в Нью-Йорк.

Нью-Йорк. Он неподвижно замер, прислушиваясь к глухой боли, разрывавшей его грудь и растекавшейся по его телу. Он почти не мог двигаться, не чувствовал ничего, кроме желания рисовать, выплеснуть свою боль на холсте, пытаясь придумать способ вернуть Джо в «Тауэр-Си». Он прекрасно понимал, что она не станет отвечать на его письма и звонки, а он чертовски не хотел ехать в Нью-Йорк.

Чейз зашел в мастерскую, вдыхая тяжелый запах масляной краски и понемногу успокаиваясь, пока не увидел черную пластиковую дискету на мольберте. Он взял дискету, обнаружив под ней клочок бумаги. Он развернул листок, надеясь, что Джо хоть где-то оставила дверь открытой.

«Дорогой Чейз, — прочел он. — Я потратила много сил на злость, слишком много, потому что поняла: ты был прав, когда сказал, что я тебя использовала. И хотя я этого еще не сделала, когда-нибудь это произойдет. Так уж вышло, что все, что я переживаю, отражается на том, что я говорю и делаю — и пишу. Время, которое я провела с тобой, навсегда останется частью моей души. Я не могу отрицать твоего влияния на мою жизнь так же, как я не смогу изменить цвет своих глаз.

И ты будешь пользоваться этим, хочешь ты этого или нет. Я не видела твоих картин — потрясающая выдержка, не так ли? Но даже не глядя на них и имея лишь небольшое представление о том, каким чувством вдохновения ты обладаешь, я могу предполагать, что твой подход к творчеству изменился с тех пор, как ты встретил меня. Разница между нами в том, что я не обвиняю тебя в чем-то, что ты не можешь изменить в себе, в то время как ты неизменно сердишься на меня за то, от чего не могу отказаться я.

Пожалуйста, не думай, что я сбежала. Это не так. Я просто подумала, будет лучше дать тебе время разобраться в своих чувствах. Если ты решишь, что я тебе нужна, ты знаешь, как меня найти». Она подписалась просто — «Джози».