Шрифт:
Становится холоднее, и уже несколько раз он предлагал мне зайти в дом, попить чаю, согреться. Я отнекиваюсь, в дом я боюсь.
Недавно была такая лунная ночь. Мы сидели и тихо разговаривали. Было холодно.
Он набросил мне на плечи свой пиджак и все удивлялся, почему я не хочу зайти в дом.
— Ведь там тепло, я печку протопил, — говорил он.
— Нет, сегодня нет, — отвечала я.
— Ну, нет так нет, будем всем своим видом отгонять зиму.
— Как отгонять?
— Ну, она увидит, что мы тут сидим и не боимся ее, и не придет в наши края.
— Да, хорошо бы.
— Анюта, ты заметила, что лунные ночи никогда не бывают теплыми?
— Нет, не заметила.
— А вот понаблюдай. Даже летом лунные ночи обычно холоднее.
— Хорошо, понаблюдаю. Если будет с кем.
— Давай со мной, если хочешь. Ты, кстати, как, всегда ночуешь дома?
— В смысле?
— Ну, было ли такое, чтоб ты ночевала где-нибудь на природе, чтоб в поход с ночевкой и все такое?
— С ночевкой? Было — один раз.
— Небось, спали в одной палатке с мальчиками?
— Нет, что ты, в разных.
— Целовались, отойдя от костра?
— Может кто и целовался, не знаю.
— А с Андреем ты как?
— Что «как»?
— Не ночевала на природе?
— Нет, я же сказала, это было один раз, и Андрея с нами не было.
— Ну, не сердись. Знаешь, почему я спрашиваю?
— Не знаю.
— Я ревную тебя к твоему мальчику. Я хочу быть на его месте. Быть таким же молодым, чтоб ты меня также любила, как его. Как жаль, что мое время уже прошло и не могу рассчитывать на твою взаимность.
— С чего ты взял, что ты старый? Тебе ведь только тридцать.
— Да! Ты знаешь я совсем не ощущаю своего возраста. Вот нет груза лет.
— А чего же ты тогда?
— Что?
— Говоришь, что старый.
— Мне кажется, что ты так думаешь обо мне.
— Совсем не думаю.
— Анюта, а ты смогла бы меня полюбить?
— Ну, я не знаю, я ведь тебе уже говорила.
— Я бы тебя на руках носил.
— Я и так сижу у тебя на руках.
— Ты чудо. Дай я тебя поцелую.
— Ну что ты делаешь? «Поцелую», а сам что?
— Что?
— Ничего. Рука твоя где?
— Нигде. Ее нет здесь. Она, может, живет своей жизнью.
— Саша, ну не надо. Ну, пожалуйста.
— Анюта, милая, я влюблен в тебя. А он тебя так трогал?
— Не помню.
— Значит, трогал. Почему же мне ты не позволяешь?
— Потому что нельзя.
— А если хочется?
— А если хочется, то перехочется.
— Анюта, я только об одном тебя попрошу.
— О чем? Ах, Саша, ну, не надо. Ну, что ты делаешь. Пусти, я рассержусь.
— Ну, я чуть-чуть, ну, не сжимай мою руку. Ну, пожалуйста, я люблю тебя.
— Саша, ну, Саш.
— Как у тебя тут горячо, а говоришь, что замерзла.
— Это у тебя рука горячая. Саша, не надо.
— Аня, я хочу посмотреть.
— На что посмотреть?
— На то, что трогаю сейчас.
— Ты с ума сошел.
— А что? Пальцами можно, а глазами нельзя?
— Нельзя.
— А пальцами?
— И пальцами нельзя!
— Но мои пальцы там.
— Вот и убери их!
— Ни за что на свете. Знаешь, что?
— Что?
— У тебя очень красивые ноги. И здесь, и здесь. А тут — нет слов.
— Но это уже и не ноги.
— А что?
— Скорее, живот.
— Нет, живот выше, живот вот тут.
— Саша, ну, перестань, ну, что ты делаешь.
— Проверяю, где живот.
— Саша, а как ты думаешь, который час?
— Наверное, полпервого.
— То-то и оно. Бечь пора. Пусти-ка меня, миленький.
Тетрадь Наташи
Шестое октября. Что это за день? Не в этот ли день Кутузов оставил Москву?
Не в этот ли день одна Анна бросилась под поезд, а другая пролила масло?
Нет? Тогда почему именно в этот день я стала женщиной?
Меня никто не гнал. Сама пошла. Сама. Он как сказал? «Хочешь — приходи, не хочешь — не приходи». И я пришла. Значит, что? Захотела? Захотела. Смотрю на себя в зеркало, вспоминаю, как это было, и жалею себя, дуру набитую.
Хорошо помню, как подошла к калитке их дома. Он уже ждал меня. Видимо, запер свою собачонку, чтоб не залаяла. Озираясь, открыл калитку, взял меня за руку, словно боялся, что я убегу, и повел в дом. Остальное было, как во сне.