— Пулей отвечать надо!

— В общем и целом я с тобой согласен: пуля — ответ убедительный. Но есть и другие средства. Листовки, например... Слушай, Гусаров, не сможешь ли ты сделать десяток-другой листовок с рисунками? Мы расклеим их по селам, забросим в Криничное. Пусть люди знают правду.

Дмитрия вдруг осенила восхитительная, по его мнению, мысль: он напишет листовки, дело ему знакомое, и сам же понесет их по селам.

— Ну как, выполнишь просьбу криничанского комсомола? — спросил Сеня Филин.

— Выполню, только с одним условием.

— Принимаю любые условия.

— Часть листовок я понесу по селам сам.

Сеня Филин сразу нахмурился, посуровел.

— Не надо шутить, Гусаров, — сердито пробурчал он. — Для тебя что, приказ командира пустой звук?

— Приказ? Какой приказ? — с наигранным недоумением спросил Дмитрий, хотя отлично знал, о каком приказе идет речь.

— Ни шагу из лазарета. Вот какой приказ. Или ты забыл?

— А знаете, что я вам скажу: Романов не имел права отдавать такой приказ, — разгорячился Дмитрий. Он бросил взгляд на первую страницу альбома, увидел портрет Полины, и ему показалось, будто она одобрительно смотрит на него и говорит ободряюще: «Ты, Митя, прав»... — Мне совесть не позволяет бездельничать. Я не какой-нибудь немощный старец, чтобы заниматься только топкой печки. Вы секретарь райкома комсомола, я комсомолец и вправе потребовать: дайте мне боевое задание!

Сеня широко заулыбался.

— В общем и целом, Гусаров, я понимаю тебя, — откровенно сказал он и, хлопнув его по плечу, добавил: — Леший с тобой, пойдешь распространять листовки, я поговорю с Терентием Прокофьевичем.

Нет, все-таки Сеня Филин отличный парень! И напрасно он злился на него когда-то. И Романов тоже оказался человеком душевным, разрешил ему идти с листовками и в Гряды, и в Подлиповку и надавал еще кучу заданий.

Дмитрий бодро шагал по заснеженному тихому лесу, рисуя в воображении скорую встречу с Полиной. На душе было светло и радостно.

В полдень он подошел к Подлиповке, остановился в знакомом подлеске. Надо осмотреться — все ли спокойно в селе. Вон виднеется хата деда Миная... Но почему у сарая нет лестницы? Это запретный знак: заходить нельзя, опасно! Дмитрий сплюнул от досады. Нужно ложиться в снег и ждать, ждать... А может быть, старик забыл о лестнице? Ну, конечно же, забыл. В селе, кажется, нет ничего подозрительного. Вон куда-то спешит закутанная женщина, вон переулком бежит стайка ребятишек, осыпая друг друга снегом...

«Да, забыл старик поставить лестницу», — подумал Дмитрий и хотел было прямиком направиться к хате деда Миная, но тут же властно остановил себя: «Не глупи, Гусаров, присмотрись, еще присмотрись. Дед зря подавать сигнал не станет!»

Вообще-то непосвященному человеку могло показаться, что дед Минай просто из ума выжил. Горе кругом, тьма беспросветная, наскоками безобразничали в селе немцы. Приедут, уцелевших кур постреляют, поотбирают полушубки и валенки... А в минаевской хате — дым коромыслом, песни там и даже пляски. В закутке булькает и булькает большой котел, а тронутый прозеленью медный змеевик торопливо отсчитывает в бутыли капли мутноватой крепкой влаги. Старик иногда подставит деревянную ложку, наберет полную, поднесет зажженную лучину и любуется трепетным сизоватым пламенем. Горит, окаянная! Значит, крепка! Частенько дед Минай подмешивал в самогон махорочный сок. Это пойло предназначалось у него для гостей избранных, у которых поскорее нужно было что-либо выудить, или, наоборот, избавиться от слишком бдительного гостя, чтобы одурел поскорее и не мешал полезному разговору.

Дед Минай и сам, казалось, выпивал много, не отставал от других. Но каким-то чудом он умудрялся вместо самогона пить обыкновенную колодезную воду, и так при этом морщился, так мотал головой, что оставался вне подозрений. Он с удовольствием закусывал вместе со всеми и притворялся в стельку пьяным и кричал на всю избенку о том, что слава те, господи, дожил до настоящей свободы, что никакая милиция не придет и не вышвырнет его самогонный аппарат.

Дед Минай вообще был мастером на всякие штучки, и Сеня Филин серьезно уверял, что в деде Минае погиб по крайней мере заслуженный артист республики, ибо он обладал редким даром перевоплощения. Дед Минай, как говорится, мгновенно входил в образ и мог прикинуться кем угодно — безобидным дурачком, горьким пьяницей, тяжело больным, неудержимо веселым, он мог даже заплакать настоящими слезами, и только очень и очень наблюдательный человек мог заметить в его не по-стариковски острых, прищуренных глазах умное лукавство.

Человек хлебосольный, готовый в любую минуту бухнуть на стол бутыль самогона, не требуя большой платы (что дадут, то и ладно), дед Минай пользовался особым уважением со стороны представителей «нового порядка». И никто, даже старики-ровесники не знали о настоящих делах деда Миная, и многие, наверное, не поверили бы, что хитрый старик работает на партизан.

Дмитрий лежал в снегу, поеживаясь от холода. Он еле подавлял в себе искушение встать, пойти к деду и обогреться в теплой избе. Потом, когда стемнеет, он проберется на фельдшерский пункт, вручит Полине листовки, а уж она знает, что с ними делать.

Из-за школы вышли двое — мужчина и женщина. Когда они приблизились к избе деда Миная, Дмитрий к своему изумлению узнал Полину и Кузьму Бублика. Полина была в незнакомой темной шапочке, в темной шубке, в черных валенках. Она оживленно о чем-то разговаривала с Бубликом, потом наклонилась, зачерпнула пригоршнями снегу и осыпала спутника. Тот, смеясь, отряхивался, хотел было тоже осыпать ее снегом, но она отбежала, озорно хохоча и махая руками.

Дмитрий глазам не верил. Ему сразу жарко стало, как будто не в снегу лежал он, а у раскаленной ненасытной своей печки. «Да как же Полина может смеяться, озорничать с предателем, с продажной шкурой? — возмущенно подумал он и потянулся рукой под пиджак, под меховую куртку, где был спрятан трофейный парабеллум — подарок сержанта Борисенко. — Да ведь таких, как Бублик, надо уничтожать!» — он уже достал пистолет, но тут же с горьким сожалением сунул обратно. Бесполезно стрелять, не достанет — предатель слишком далеко.