Сачок подошел к Профессору с узелком под мышкой:

– Не говори никому... Только Пуле...

– Куда ты идешь?

Мулат рассмеялся:

– В барак...

Профессор увидел, что его руки, грудь усыпаны волдырями.

– Не ходи туда, Сачок...

– Почему, брат?

– Ты же знаешь... Это верная смерть...

– Думаешь, я останусь здесь, чтобы заразить остальных?

– Мы тебя вылечим...

– Все умрут. У Алмиро все-таки был дом. У меня - никого.

Профессор молчал. Ему так много хотелось сказать Сачку. Мулат стоял перед ним с узелком в руке, покрытой волдырями. Сачок попросил:

– Ты скажи Педро Пуле. Другим не надо.

– Пойдешь все-таки?
– только и мог выговорить Профессор.

Сачок кивнул, и они вместе вышли из склада. Сачок посмотрел на город и махнул рукой, словно прощался с ним навсегда. Сачок был бродяга, и никто не любит свой город сильнее, чем они. Потом взглянул на Профессора:

– Когда будешь рисовать мой портрет... Ведь будешь, правда! (Профессор кивает. Ему хочется сказать Сачку какие-то теплые слова, как брату, но они не идут у него с языка). Не рисуй меня с волдырями, не надо...

Его силуэт пропал в песках. Профессор смотрит ему вслед, с комком в горле, так и не сказав нужных слов. Но поступок Сачка кажется ему прекрасным, потому что он ушел вот так, навстречу смерти, чтобы спасти остальных. У тех, кто жертвует собой ради людей, в груди вместо сердца горит звезда. И когда герои умирают, их сердца остаются на небе. Так появляются новые звезды, - говорил Божий Любимчик. Сачок был совсем еще мальчишкой, но в груди у него горела звезда. Пропал из виду его силуэт. И Профессор вдруг понял, что никогда больше не увидит своего друга. Он ушел навстречу смерти.

На макумбах в честь Омулу негритянский народ, отмеченный оспой, пел:

"Кабоно,

Азиелло енгома!

Пусть кожа задубеет у меня!

Омулу в сетан ступай,

Оспу там распространяй".

Омулу наслала оспу на Баию. Это была месть городу богачей. Но у богатых есть вакцина, что могла знать об этом Омулу? Она была богиней бедных негров, пришла из диких африканских лесов. Что она знала о прививках? И тогда оспа спустилась в Нижний город и стала косить подданных Омулу. Омулу сделала все, что могла: она превратила черную оспу в белую, болезнь глупую и неопасную. Но все равно умирали негры, умирали бедняки. Омулу сказала, что их убивает не оспа, их убивают инфекционные бараки. Омулу только хотела пометить своих черных сынов. А убивал их барак. Но на макумбах просили увести оспу из города в сертан к богатым фазендейро. У них много денег и много земли, но они тоже ничего не знают о вакцине. И Омулу пообещала уйти. Поэтому негры, жрецы и жрицы Омулу, поют:

"Она поистине нам мать,

Она нам станет помогать..."

Омулу обещает уйти. Но чтобы ее черные дети не забывали о своей богине, предупреждает в прощальной песне:

" Ну, сыночки, до свидания,

Ухожу я, но вернусь..."

И однажды ночью, когда на всех макумбах гремели атабаке, таинственной байянской ночью Омулу вскочила в восточно-бразильский экспресс и умчалась в сертаны Жуазейро. Оспа отправилась вместе с ней.

Сачок вернулся из инфекционного барака страшно худой, одежда болталась на нем, как на коле. Лицо было изрыто оспой. Когда он появился в складе, капитаны смотрели на него со страхом. Но Профессор сразу же подошел к Сачку:

– Выздоровел, мулат?

Сачок улыбнулся. Ребята подходили, жали ему руки. Педро Пуля обнял его:

– Вернулся?
– Молодчина.

Даже Хромой подошел. Жоан Длинный стоял с ним рядом. Сачок окинул друзей взглядом. Попросил закурить. Руки у него были, как у скелета. Глаза ввалились. Он молчал, с нежностью рассматривая старый склад, мальчишек, собаку, которую Хромой прижимал к груди. Тогда Жоан Длинный спросил:

– Как там было, в бараке?

Сачок резко обернулся. Лицо исказила горькая гримаса. Он ответил не сразу. Потом все-таки выдавил, хотя каждое слово давалось ему с трудом:

– Как о таком расскажешь? Это выше человеческих сил... Там как в могиле.

Он оглядел напуганных его словами ребят и повторил с горечью:

– Все равно, что в гроб лечь да отправиться на кладбище. Все равно, что в гроб...

Сачок не знал, что еще сказать. Хромой процедил сквозь зубы:

– Что еще?

– Ничего. Ничего. Я ничего не знаю... Ради Бога, не спрашивайте...- Сачок опустил голову, и она бессильно поникла на тощей шее. Он говорил едва слышно, словно этот кошмар стоял у него перед глазами.
– Там, как на кладбище. Кругом одни мертвые.

Сачок умолял взглядом не задавать ему вопросов. Жоан Длинный сказал остальным: