Однако, судя по сохранению густых волос на голове и способности возвращаться на сушу, пра­человек был животным прибрежным, то есть земноводным как «царевна-лягушка». При возвращении к сухопутному образу жизни, потеря шерсти обернулась благоприятной возможностью использовать всю поверхность голого тела для охлаждения через потоотделение. Что в свою очередь, позволило бо­лее интенсивно передвигаться на суше, а значит охотиться на быстрых жи­вот­ных и успешнее кон­ку­рировать с мохнатыми родственниками. Тем более что повседневные тре­нировки в водной среде дол­жны были повысить выносливость и мышечную силу.

В своей книге Д.Моррис также подробно останавливается на отличиях в сексуальном пове­де­нии между человеком и другими приматами, что также будет нам интересно на следующих этапах ра­сследования. Мы, со своей стороны, можем дополнить и подкрепить зоологическую, точнее зоо­мор­фологическую аргументацию Д.Морриса следующими рассуждениями экологического порядка:

Как мы вывели из общих принципов видообразования, одним из главных факторов начала ант­ропогенеза должен был быть экологический кризис для популяции приматов. Одним из стандартных следствий экологического кризиса является вытеснение всей или части популяции в соседние эко­ло­ги­ческие ниши. Хорошо известно, что для обитающих в тропическом лесу приматов главной пищей являются плоды и побеги разнообразных растений, а также насекомые. В случае вытеснения части популяции из тропического леса, наиболее близкой по структуре пищевых це­почек экологической ни­шей являются, как раз, мелководные участки водоемов с мангровыми зарослями. Здесь также есть в достатке разнообразные растения, а насекомых заменяют моллюски. При этом баланс диеты во­до­пла­вающего прачеловека смещается в сторону белковой, но при этом достаточно легкой пищи. То есть обеспечивается необходимое для быстрого плавания наращивание мышечной ткани и жировой про­с­лойки, а водный этап эволюции становится необходимым этапом для после­ду­ю­ще­го перехода к сме­шанной растительно-рыбной, а затем и к растительно-мясной диете.

То есть гипотеза о водном этапе эволюции прачеловека выглядит достаточно привлекательной. Но эта гипотеза является лишь дополняющей, объясняющей отдельные морфологические и физи­о­ло­гические изменения в биологической стороне антропогенеза. И никак, на первый взгляд, не помогает в вопросе социальной эволюции. Наоборот, переход к изготовлению каменных орудий, и тем более – к освоению огня, в водной среде намного более затруднен, если возможен в принципе.

Может быть, в таком случае, переход к водному образу жизни произошел задолго до Про­ис­ше­ствия? То есть Артефакт был приобретен уже в водной среде или после выхода из нее? Аргументом против этого, как и главным возражением против гипотезы Морриса является преимущественно су­хо­путный процесс эволюции человека и его орудий. Между тем, если бы начальный фактор антро­по­генеза был связан с пребыванием в водной среде, то логично было бы ожидать дальнейшей эво­лю­ции преимущественно в прибрежной зоне. Хотя, справедливости ради, следует отметить, что прак­ти­чески все социально-экономическое развитие цивилизации, так или иначе, связано с активным осво­ением речных и морских побережий. Первые цивилизации возникли на болотистых островах в дельтах Нила и Тигра-Евфрата. Античная культура возросла на островах и берегах Эгейского моря. Римская им­пе­рия объединила все побережье Средиземноморья. Русская цивилизация возникла на ре­чных путях «из варяг в греки».

Самые ранние мифы и сказки, отражающие доисторическое социальное развитие, практически хором повествуют нам о живущих на островах или непосредственно в воде сиренах, наядах, русалках, «царевнах-лягушках», а также племенах амазонок. То есть речь всегда идет о том, что водный или изолированный образ жизни присущ некоторой маргинальной и противостоящей обычным людям и племенам части человеческого рода. Это уже ближе к компромиссному решению парадокса приз­на­ков водной эволюции.

Чтобы довести исследование «водного фактора» до логического завершения, зададим всего один вопрос: Почему «водяной прачеловек» был ВЫНУЖДЕН постоянно вести водный образ жизни? Это вопрос нас вынуждает задать присущий любым биологическим сис­темам общий принцип гоме­ос­таза. Или говоря проще, стремление любой живой системы к экономии жизненной энергии.

Водная гипотеза достаточно легко объясняет тренировку и нара­щивание мышечной массы, необходимой для поддержания скелета в вертикальном положении, с последующим переходом к до­минированию на суше. Однако, это такой же вторичный фактор, как и «трудовой инстинкт». Потому что нет объяснения самому факту постоянного пребывания наших «русалок» в воде. Исходя из прин­ципа гомеостаза для поисков дополнительного пропитания в прибрежных водах, перво­бы­т­но­му че­ло­веку или его животному предку вовсе не было необходимости затрачивать излишнюю энер­гию. С эргономической точки зрения проще обитать на берегу, изредка ныряя в воду. То есть, признав вто­ри­чный «водный фактор», нам нужно идти глубже и найти некий иной фактор, зас­та­вивший стаю пра­че­ловеков или часть стаи постоянно находиться в воде. Этот фактор принудил «царевну-лягушку» за­ня­ться еще и первобытными физкультурой и спортом, а не только первобытным трудом.

Кроме того, нужно учесть, что тропические водоемы и мангровые заросли – это привычное и весьма массовое место обитания самых разнообразных змей. А змеи для всех приматов в обычных, лесных условиях – источник самого дикого страха и стресса. То есть, должен был существовать еще более сильный фактор, заставивший прачеловека преодолеть животный, инстинктивный страх перед змеями. Легенды о русалках, сиренах, а также сказки о царевнах-лягушках подсказывают нам, что та­ким первичным фактором, загнавшим часть сообщества в воду, могло быть то самое «неполное раз­де­ление» первобытной стаи на две неравных части – основную и маргинальную. Для такой ситуации необходим, разумеется, высокий уровень напряженности во взаимоотношениях двух частей одного сообщества – смертельный страх основного сообщества и жестокая дерзость маргинальной части, что отражено в легендах и мифах о сиренах, нимфах и русалках.

Однако эта высокая психологическая напряженность не могла быть изначальной. В самом на­чале первичное социальное разделение первобытной стаи на основу и маргинальную часть не дол­жно было быть остроконфликтным. Иначе маргинальное сообщество не смогло бы постепенно эво­люцио­нировать до силы, внушающей страх основной стае. А вот обеспечить такую эволюцию до ста­туса маргинальной силы вполне могло совершенствование орудий, правда, не столько как орудий «труда», а скорее как орудий убийства. Таким образом, водная гипотеза рассказывает нам уже не о вторичном, а о третичном факторе социально-биологической эволюции прачеловека. И указывает нам все то же направление в поисках первичного Фактора Икс.

Уточненная нами «водная» гипотеза на основе «неполного разделения» пер­во­быт­ных сооб­ще­ств на «сухопутную» и «земноводную» части позволяет нам объяснить и некоторые дру­гие феномены в эволюции прачеловека. Например, до недавнего времени считалось, что современный или крома­нь­онский человек появился после вымирания предыдущей стадии эволюции – неан­дер­тальского че­ло­века. Затем, неандертальцы были признаны отдельной тупиковой ветвью, то есть братьями, а не пред­ками кроманьонцев. И лишь недавно было установлено, что неан­дер­та­ль­цы и кроманьонцы сосу­ще­ст­вовали на юге Европы на протяжении многих тысяч лет. Разумеется, это лишь гипотеза, но не было ли такое параллельное сосуществование следствием «неполного раз­деления» между эво­лю­ци­онирующими рядом, но раздельно сухопутными и «водными», мохнатыми и голыми прачеловеками?